чательно не стемнело. ...Бежать по узкой тропе, с обеих сторон стиснутой густым кустарником, было легко. Почва песчано-щебенчатая, не раскисающая даже после многодневных дождей. Только вот гроздья крупных, холодных и тяжелых капель, то и дело обрушивающихся на голову и плечи с низко нависающих ветвей, удовольствия не доставляли. Если бы летом, в жару, тогда да, а сейчас явно неуместный натуризм. В приличном темпе Шульгин пробежал два с лишним километра, из них последние пятьсот метров тропа круто пошла вверх и вывела на край глубокой балки, заросшей неожиданно густым для этих мест лесом. Толстые, перекрученные древними природными катаклизмами стволы реликтовых генуэзских сосен надежно скрывали укромную полянку, где у подножия двухсотлетнего, наверное, дерева, кипел родник чистейшей минеральной, похожей на боржоми воды. А рядом, под маскировочной сетью, скрывающей от маловероятных, но все же возможных и в этом глухом месте посторонних взглядов, притаился зеленовато-песочный "Додж 3/4". За рулем, в расслабленной позе, словно бы подремывая в ожидании хозяина, сидел человек, удивительно похожий на Джо Кеннеди, слугу доктора Фергюссона из романа Жюля Верна "Пять недель на воздушном шаре", как его описал автор и изобразил художник Луганский. Истинный шотландец, лет тридцати от роду, невысокий, но крепкий, сильный, как буйвол, и ловкий, как обезьяна, с открытым, честным и мужественным лицом, смышленым взглядом. Откровенный, решительный и упрямый. Его внешность невольно располагала к себе: потемневшее от загара лицо, живые карие глаза, смелость и резкость движений, наконец, что-то доброе и честное во всем его облике. Именно такой слуга, знающий вкусы, угадывающий желания хозяина, неподкупный и верный до смерти, должен сопровождать джентльмена славной викторианской эпохи в его странствиях по миру. А если эпоха давно уже не викторианская, а совсем, совсем другая - тем более. Сразу всем будет виден "человек из раньшенного времени", как говаривал Шура Балаганов, а такие люди способны внушать скорее почтительное, пусть и несколько жалостливое уважение, но отнюдь не подозрения и не неприязнь... - Вот и я, Джо, - сообщил Шульгин, разумеется, по-английски, стряхивая воду с лица и волос, как будто биоробот мог не заметить его появления. - Полотенце, одежду, и - согреться... Слуга, у которого от этих слов включилась его программа (до этого он находился в режиме ожидания и охраны вверенного ему объекта), быстро, но не торопливо встал, поклонился без подобострастия, позволил себе улыбнуться. - Рад вас видеть, сэр! Все благополучно? У меня тоже спокойно. Посторонних здесь не появлялось. Извольте... - не теряя ни секунды, поскольку знал наизусть, где и что у него хранится, извлек из чемодана в кузове большое махровое полотенце. - Какой костюм прикажете? - Пока - тренировочный. И - поехали. В мой охотничий домик. Там и поужинаем... Джо кивнул, сноровисто свернул сеть, аккуратно, без ненужной лихости тронул машину с места. ...Вот теперь все хорошо. Новая жизнь началась по-настоящему. Нет больше в этом мире Александра Шульгина, есть путешествующий для собственного удовольствия сэр Ричард Мэллони, которого неудержимая любовь к приключениям привела в самый экзотический на сей момент уголок планеты. Посмотреть ему захотелось, знаете ли, что тут на самом деле происходит, каким образом из осколка Великой империи образуется современное, динамичное, похоже, смертельно опасное для "европейского равновесия" государство. Сами по себе европейские, равно как и мировые, проблемы сэра Ричарда волновали мало, поскольку себя он считал существующим вне всяческой политики, но вот очевидцем быть любил. Начиная со времен Англо-бурской и Испано-американской войн. И очень надеялся к старости издать мемуары. Оставить, так сказать, свой след на Земле. Кроме солидного счета в банке, особняка, заполненного раритетами и охотничьими трофеями, и заготовленной заранее могильной плиты с продуманной покойником эпитафией. Вроде той, что сочинил для себя Стивенсон. Более чем достойная цель жизни в это сумасшедшее время. Охотничий домик, небольшой, но уютный, сложенный из дикого местного камня, на высоком цоколе, с мансардой под крутой, как у швейцарского шале, черепичной крышей, малоприметно расположился на краю высокого обрыва. Со стороны узкой щебенчатой дороги дом и небольшой дворик надежно скрывали кривые стволы крымского карагача и колючий кустарник. Шульгин купил эту недвижимость весной, в подарок Анне, всегда мечтавшей иметь нечто подобное в личной собственности, но даже приличного ремонта сделать не успел. Да и выезжали они сюда с женой всего три раза, шашлыки пожарить, да ночь провести "вдали от шума городского". Зато сейчас дом пригодился. В качестве запасной операционной базы. ...Под шиферным навесом небольшой, но жаркий костерок горел уверенно, без дыма, по крыше и листьям деревьев шуршал явно надолго зарядивший, обложной дождь. Шульгину нравился этот антураж, заходить в дом ему не хотелось. На сколоченном из толстых буковых плах столе Джо сервировал холодный ужин, откупорил бутылочку бренди, приготовил кофе и любимую хозяином после ужина сигару, после чего удалился обратно в машину. Хорошо. Тишина, нарушаемая лишь естественными в ночном лесу звуками, нежная отварная телятина с острым соусом "кэрри", ароматный сыр, жестяная коробочка маринованных трепангов, в меру поджаренные тосты. И можно не спеша размышлять. Так, как положено джентльмену в "предлагаемых обстоятельствах". Планы? А никаких специальных планов у путешественника и нет. Ближайшая цель достигнута. Каким образом? Ну, скажем, на этом самом автомобиле. Своим ходом он добрался в Крым из Баку, куда, в свою очередь, приплыл пароходом из Энзели, а туда - верблюжьим караваном из Абадана через Тегеран. Все необходимые отметки в паспорте имеются, как и несколько рекомендательных писем - от Королевского географического общества, от русских, еще царских консулов в Индии и Персии. Очень похожие на настоящие, не придерешься. Да вообще-то в нынешней Югороссии кому какое дело до богатого путешественника-иностранца, исколесившего полмира и вот добравшегося и сюда. К примеру, желает он ознакомиться с достопримечательностями Севастополя, при осаде которого дедушка нашего героя в 1855 году потерял ногу. Или руку? Нет, лучше все-таки ногу, поскольку старый сэр Роберт был страстным охотником, каковую страсть привил и любимому внуку, и продолжал стрелять тигров уже со слоновьего загривка, вплоть до безвременной кончины в возрасте восьмидесяти шести лет. А посетив "места боевой славы", сэр Ричард отправится далее, тем же автомобилем или поездом, как ему будет благоугодно. Ни в средствах, ни во времени он, слава богу, не стеснен. Еще Шульгин думал о том, что такой сюжет жизни куда предпочтительнее любого другого, и, возможно, все предыдущие события оказались необходимыми и возможными как раз для того, чтобы позволить московскому мальчишке послевоенных лет, страстному любителю определенного сорта книг и трофейных приключенческих фильмов вроде "Тарзана" и "Королевских пиратов", осуществить свою истинную мечту. Побыв предварительно врачом, цирковым артистом, соратником форзейлей и противником аггров, белогвардейским генералом и кандидатом в Держатели Мира. Именно для того, чтобы превратиться в конце концов в некую инкарнацию лорда Джона Рокстона, аристократа-плейбоя (хотя и нет пока в этом мире такого термина). Хорошо бы... Жаль только, что предстоит еще слишком много трудов, чтобы сделать нынешний мир вполне соответствующим означенной жизненной установке. А посему, в ожидании дальнейшего - невредно и поспать, но предварительно... Шульгин докурил действительно великолепную сигару, солидный запас которых его теперешний "альтер эго" всегда возил с собой, поскольку откуда взяться настоящей "Короне" или "Упманну" в варварских странах, где приходится странствовать? - Джо! - окликнул он слугу. - Открой наш пятый чемодан, и приступим, пожалуй. ...Светский человек, тем более англосакс, должен путешествовать с комфортом. Иметь меньше пяти громадных, твердой кожи, окованных медными полосами кофров с надежными замками ему просто неприлично. Ибо, где бы он ни оказался, кроме походного снаряжения, необходимо иметь и несколько выходных костюмов, и смокинг, соответствующие комплекты обуви, пару дюжин сорочек, манишек, крахмальных воротничков и манжет и так далее, и так далее. Именно столько чемоданов и было погружено в кузов вездехода, прикрытый брезентовым тентом. Один - с вышеназванными предметами роскоши. Второй - с суровыми походными и охотничьими доспехами. Третий, самый тяжелый - с оружием и боеприпасами. Четвертый - с предметами личной гигиены. И, наконец, пятый был загружен всевозможными "спецсредствами", необходимыми в нелегкой и малопредсказуемой жизни международного авантюриста. Шульгин поднялся на крыльцо, вошел в холл с закопченным камином, разделся до пояса и уселся на широкую тахту. Слуга включил электрический аккумуляторный фонарь, подвесил его на кованый крюк, торчавший из стены, откинул крышку чемодана, который сразу превратился в подобие лабораторного шкафа с выдвижными полками, сплошь уставленными пузырьками, фарфоровыми, пластмассовыми и стеклянными баночками, ступками и пестиками для растирания мазей, футлярами со всевозможными инструментами странного для непосвященных назначения. Но слуга к "непосвященным" не относился. В данный момент включилась программа, согласно которой робот становился не меньше как магистром фармации, гримером, косметологом и средневековым алхимиком одновременно. Не прошло и получаса, как Шульгин, предварительно подстриженный и побритый в соответствии с легендой, лежал на спине, с головой, обмотанной подобием тюрбана, лицом, облепленным остро и пряно пахнущими салфетками, торсом и руками, натертыми пощипывающей кожу мазью. - Теперь постарайтесь заснуть, сэр. Процедура займет не меньше трех часов. А потом продолжим... Заснуть Шульгин и сам был не прочь, сутки выдались нелегкие, а если не получается? Едва шевеля губами, он пробормотал: - Если бы ты мне хоть через трубочку граммов сто бренди сюда подал, я бы тебя послушался. - Как прикажете, сэр. "Тоже вот привычка, - думал Шульгин, медленно цедя жгуче-терпкий напиток через пластиковую соломинку. - Добро бы я действительно напивался, как нормальные мужики, а то ведь нет. Сколько ни пей, а голова практически ясная, ни забыться, ни "стать другим человеком" не получается. Так что - процесс ради процесса. Приятен сам момент, те две-три минуты, когда ощущаешь вкус, букет, можно сказать, и по пищеводу потекло, и самый первый толчок в мозгу - достало, значит. А дальше уже лишнее... Пьешь скорее по привычке или от наивной надежды, что каждый следующий глоток будет как первый... - в который уже раз Сашке, начиная с молодых еще лет приходилось отвечать самому себе на вопрос: "Для чего же ты, братец, все пьешь и пьешь, не пора ли остановиться?" И каждый раз он отвечал по-разному, но сводилось все к простейшей формуле: "А вот нравится, и все". Потом уже начинались дополнительные толкования, ничего принципиально не меняющие. И если раньше, в первой, нормальной, так сказать, жизни, он еще задумывался подчас о возможном вреде для здоровья, то после появления браслета-гомеостата вопрос отпал сам собой. Пей хоть непрерывно круглые сутки, через два-три часа в организме не оставалось ни молекулы спирта, не говоря о полном отсутствии каких бы то ни было следов его действия. Мечта алкоголика... Но пока что медленно, тщательно потребляемый напиток свое действие оказывал. Как там у Ремарка? "Алкоголь ценен прежде всего тем, что превращает тоску обыкновенную в тоску сладкую, и человек переполняется десятикратно усиленным ощущением самого себя..." Оснований тосковать у Сашки пока что не было, скорее наоборот, а вот на ощущение самого себя тянуло непреодолимо. Тем более что только теперь выдался по-настоящему подходящий момент разобраться, какого именно черта он делает здесь и сейчас? С Андреем, с тем все понятно. Он действительно безумно устал, вольно и одновременно невольно взвалив на себя "всю тяжесть мира". Со своей, иногда избыточной, честностью и слегка превратно усвоенным лозунгом "шестидесятников": "Я отвечаю за все!" Он вообразил, что это действительно так, и со всеми благоприобретенными и полученными извне силами бросился воплощать его в жизнь. Почти все, что Новиков хотел и представлял, у него получилось. В соответствии с начертанным на родовом гербе девизом: "Vouloir s'est pouvoir!"* Но - надорвался и теперь действительно не мечтает ни о чем кроме отдыха. Чтобы потом вернуться "на фронт". Отпуск по ранению, если угодно. А ты сам, Александр Иванович Шульгин? Ведь признайся хотя бы себе, для тебя ведь это действительно в огромной мере не более, чем игра? Увлекательная, опасная, даже смертельно опасная моментами, но все же игра. Как альпинизм, как прыжки с парашютом, как охота на медведя с рогатиной, наконец. Не последний шанс добыть пропитание для себя и семьи, а очередной способ взять дозу адреналинчика, а потом гордиться перед собой, перед женщинами, перед такими же отчаюгами, всегда готовыми поставить на кон голову против "зубочистки в бисерном футляре, данной нам в сувенир"... Нет, они с Новиковым все обсудили вдвоем достаточно подробно. Еще тогда, в эйфорические дни победы на Босфоре и в Дарданеллах. Заговор? Ну, если угодно. Против ближайших друзей? Вот уж нет. Скорее ради их блага. Пусть они тоже поживут спокойно. В полном соответствии с желаниями и наклонностями каждого. Не мешать, не навязывать собственные цели в качестве общих и обязательных к исполнению. А главное - вывести их из-под удара, который рано или поздно последует. Не со стороны Англии или полумифической, хотя и вполне дееспособной организации, пресловутой "Системы". Там ребята справятся. Но вот Держатели им не по зубам. Зато теперь, без демаскирующего присутствия Шульгина и Новикова, все остальные становятся как бы "невидимками". Неразличимыми для пронзающих века и парсеки взглядов мастеров Игры. Как отдельные рабочие особи в гигантском муравейнике. В разговоре с Андреем проскочила фраза, что на время его "отпуска" Шульгин берет на себя функцию этакого "смотрящего" в лагерной зоне, только не явного, а тайного. Будет присматривать, чтобы "зэки" беспредела не творили, не "борзели", как в Сашкином полку солдаты выражались. И, в случае нужды, аккуратненько наводить порядок чужими руками, не засвечиваясь ни перед врагами, ни перед друзьями. Вполне логично и разумно. Так в чем же дело? Чего же ты, братец, на ходу решил карты смешать? Лавры Новикова покоя не дают? Шульгин почмокал губами. Из трубочки больше не удалось извлечь ни капли. Ну и ладно. Хватит на сегодня. И вправду постараться бы уснуть. Кожа вот на лице зудит, нервирует. Ничего не поделаешь. Хочешь быть красивым, поступай в гусары. Ну, продолжим самоанализ, что ли? Итак, отчего же ты не сказал Андрею о своих истинных планах? Он ведь все равно спорить бы не стал, по большому счету твои планы не расходятся с генеральной линией. А просто так. Из самоуважения. Чтобы, сколько там выйдет, полгода, год, но знать, что живешь совершенно автономно, не выполняешь ничьих предначертаний, кроме своих собственных... Шульгин был не только умный человек, он еще и тщеславия в обычном смысле был лишен почти полностью, здраво оценивал и свои собственные достоинства и недостатки, и таковые же у Андрея. Нигде они в соперничестве не пересекались. Каждому - свое. Просто надоела игра на фортепиано в четыре руки. "И все?" - спросил себя Сашка. Ему было важно докопаться до глубин собственного подсознания. Если для успеха операции желательно знать правду о возможностях неприятеля, целях и побуждениях, которыми руководствуется твой противник, то о собственных тайных мыслях и намерениях - тем более. "Все!" - ответил он без тени сомнения. Ни публичная слава, ни формальное лидерство его не интересовали. Примерить на себя фрак и цилиндр графа Монте-Кристо, всего лишь. И не допустить, чтобы без Андрея дела пошли хуже, чем при нем. Последняя, мысленно произнесенная фраза его вдруг насторожила. Что имеет в виду его подкорка, раз выдала эту идею? Разве Новиков куда-то делся "с концами", не находится здесь же, пусть и в тысяче-другой километров? В случае чего может вернуться на боевой пост в сей же час, все необходимое, сиречь Ирина с портсигаром и радиостанция для связи с "Валгаллой", у него под рукой. Тогда о чем же речь? Шульгин привык доверять своей интуиции. Раз он подумал об Андрее как о покинувшем их всерьез и надолго, тут наверняка что-то есть... Незамеченная, вскользь брошенная Андреем фраза, которая неосознанно застряла в памяти, неучтенный, но тревожащий внешний фактор, или?.. Очередное, внушенное извне наитие? Намек Антона, пробой из Мировой Сети? Может показаться удивительным, что Шульгин придал такое значение не случайно мелькнувшей фразе даже, а оттенку смысла, в ней заключенного. Нормальный человек пропустил бы ее не задумавшись. Но тут - другое дело. Слишком обширен был опыт, накопленный за... За сколько? За год, за два или все же плюс-минус шестьдесят условных лет, чтобы пренебрегать... Чем? Внезапным скрипом половицы в ночной тиши необитаемого дома, ощущением чересчур пристального взгляда в затылок на людной улице, отсутствием точки в конце шифротелеграммы? Было уже подобное, в том же антоновском Замке, и лишь постоянная бдительность и внимание к мелочам спасли их от неизвестных, но вряд ли благоприятных последствий. Ну, ладно. Поняв, что ответа он сейчас не найдет, Сашка решил все же заставить себя заснуть, сделав в памяти очередную зарубочку на будущее. Предпочтительнее исходить из того, что сия обмолвка все же что-то значит. Вреда не будет... ГЛАВА 4 ...Мыс Ильясбаба, прикрывающий выход из Дарданелл, отряд русских кораблей миновал уже после полудня. Казалось бы - крайне неграмотное решение. Любой умный человек, тем более имеющий на кораблях такие приборы навигации, как радиолокатор, ноктовизоры с разрешающей способностью до десяти миль и прочую современную технику, постарался бы начать поход сразу после захода солнца и за десять темных часов избавиться от маскировки, несколько раз поменять курс, полным ходом проскочить к берегам Греции. А уже оттуда спокойно, под именем "Призрака", приписанного к порту Сан-Франциско, двигаться в Суэцкий канал. Но так поступил бы просто умный тактик. Мудрый же должен смотреть с позиций большой стратегии. О выходе "Камелота" в море англичане наверняка знали еще из Севастополя. И уж тем более отслеживали все его перемещения в проливах. Агентуры у них достаточно, не сомневаюсь, что она есть и в наших штабах, и уж тем более в турецких. Если бы яхта исчезла из Стамбула и нигде более не обнаружилась, последний дурак сообразил бы, в чем дело. И завтра же весь британский флот и все береговые службы, включая администрацию Суэцкого канала, принялись бы искать подходящую по тоннажу яхту, как бы она ни называлась. И разумеется, нашли бы очень быстро. Поэтому план предусматривал обязательную встречу с английскими дозорами. Пропустят - хорошо. Нет - тогда и начнется главная игра. ...Впереди двадцатиузловым ходом шла "Валгалла", обшаривая горизонт своими локаторами, ей в кильватер, отставая на четыре мили, - "Камелот", не слишком напрягая мягко урчащие под палубой турбины. А в дальнем прикрытии, почти растворяясь в голубоватом мареве над турецким побережьем, скользил "Генерал Алексеев". Разрисованный оливково-бурым камуфляжем, корпус линкора сливался с фоном рыжих доисторических холмов, новые турбодизели, установленные взамен паровых машин, совсем не дымили, и английские дозоры, если бы они оказались поблизости, никак не могли его заметить заблаговременно. Зато с марсов линкора вражеский броненосный отряд успели бы обнаружить еще до того, как характерные трехногие мачты появятся над горизонтом. По гигантским султанам черного дыма. Из оперативных данных разведцентра Берестина было известно, что в данный момент Средиземноморская эскадра адмирала Джереми Садлера насчитывала восемь линкоров, шесть легких крейсеров и дюжину эсминцев, разбросанных по базам от Суэца до Гибралтара. Реальную опасность из них представляли четыре линкора типа "Куин Элизабет", на днях бросившие якорь в Салониках, и несколько миноносцев, несущих дозорную службу в Архипелаге. Британцы, даже имея острое желание отомстить русско-турецкому альянсу за все пережитые унижения и за крушение практически всех планов на послевоенный период, не могли себе позволить держать Эгейский отряд в большем, чем сейчас, составе. Жечь драгоценное топливо, платить экипажам фронтовое жалованье, ради того, что когда-нибудь удастся перехватить в море не то русский, не то американский пароход, - такое могла себе позволить только страна с диктаторским режимом. Парламент и свободная пресса очень скоро потребуют отчета за каждый кусок "кардифа", каждую тонну нефти и каждый переплаченный фунт стерлингов. А ведь Империи нужно "демонстрировать флаг" на всех морях, от Скапа-Флоу до Фолклендов и от Ямайки до Сингапура. Вот и получилось, что реально контр-адмирал Садлер мог располагать всего четырьмя линкорами, но зато лучшими в Гранд Флите, последним творением великого кораблестроителя Уаттса. Восемь 381-миллиметровых пушек, способных посылать снаряды весом в тонну почти на 20 миль, шестнадцать 152-миллиметровых противоминных орудий, 330-миллиметровая броня бортов и башен, 25-узловый ход. И вдобавок эти острова плавающей стали были очень красивы. Они были способны не допустить прорыва наличных русских сил за пределы Эгейского моря. И в случае удачного стечения обстоятельств (если они не успеют ускользнуть под защиту дарданелльских батарей и минных заграждений) уничтожить. Однако адмирал не мог избавиться от смутного ощущения дискомфорта и тревоги. Что-то в происходящем ему не нравилось. Похоже, давила на него непонятность "черноморского инцидента". Отсутствовала достоверная информация о завязке, ходе и исходе сражения у мыса Сарыч. Адмирал Сеймур вместе с шестью тысячами своих моряков оставался в плену, русским же официальным сообщениям Садлер не доверял (вполне обоснованно). Каким образом слабый линкор и четыре броненосца-до-дредноута не просто повредили в бою, что еще как-то возможно при внезапности и особо меткой стрельбе, а принудили к капитуляции пятикратно превосходящие силы, возглавляемые смелым и опытным адмиралом? Это даже не Цусима, это гораздо хуже. Неоднократно обсуждая со своими флаг-офицерами случившееся, Садлер пришел к выводу, что возможно только единственное объяснение. Сеймур просто увлекся. А русский адмирал, умело маневрируя своим отрядом (талантов Колчака, как флотоводца никто никогда не отрицал), заманил английские линкоры на недавно выставленное крепостное минное заграждение, после чего приказал замкнуть цепь. Под угрозой неминуемой гибели на "минных букетах", подкрепленной налетами авиации и огнем русских линкоров по неподвижной эскадре, Сеймур предпочел спасти жизни своих людей ценой собственной карьеры и репутации. Как русский адмирал Небогатов 28 мая 1905 года, сдавший последние четыре броненосца Тихоокеанской эскадры адмиралу Того. Кстати, Садлер, в то время коммандер*, был британским наблюдателем при японском флоте. Сейчас ничего подобного случиться не могло. У русских всего один линкор, у Садлера четыре, плюс дивизион эсминцев. Большое преимущество в скорости хода и подавляющее - в артиллерии. 42 пятнадцати- и 64 шестидюймовки против 12 русских двенадцатидюймовых и 20 стотридцати-миллиметровок. Если придется стрелять, шансов у русского капитана никаких. И под огонь фортов Седдюльбахира британский адмирал свои корабли подвести не позволит. Две русские подводные лодки вряд ли боеспособны, и подводной угрозы тоже не существует. И все же Садлер предпочел бы не ввязываться в бой. Никогда не угадаешь до конца, чего можно ждать от этих русских. Особенно в последнее время. Хуже всего для Воронцова и Новикова было то, что так до конца и не прояснилось, рискнет ли Садлер преградить путь "Валгалле" и "Камелоту" силой. Вернее, применит ли он оружие без предупреждения или вначале вступит в переговоры. То, что англичане считают пароход, его командира и владельца своими личными врагами, известно было еще с прошлого года. Как и то, что мечтают его захватить, в виде хоть какой-то моральной и материальной компенсации за разгром полудивизиона эсминцев "Виттори" у Зонгулдака. А главное, чтобы по-полной разобраться с таинственным "мистером Ньюменом". Здесь совпадали интересы и Адмиралтейства, и Форин-офиса, и даже "Системы", которая, несомненно, имеет своих людей в названных организациях. Эту задачу, по их мнению, весьма облегчало состояние Белого флота. При всем старании адмирала Колчака (так считали англичане) не удалось до сих пор ввести в строй трофейные линкоры, причем по самой банальной причине - не хватало подготовленных моряков. Требуемых полутора сотен офицеров и пяти тысяч матросов, способных квалифицированно обслуживать незнакомой конструкции механизмы и оружие, в Югороссии просто не было. Едва-едва удалось набрать треть нужного количества, в том числе и путем вербовки специалистов в Совдепии, досрочного производства в мичмана и старшие корабельные гардемарины эвакуированных с Дальнего Востока кадетов Морского корпуса. Но даже и им требовалось еще не меньше полугода, чтобы изучить матчасть до уровня, позволяющего вести в бой трофейный корабль. Полностью боеспособными являлись только "Генерал Алексеев" и "Гебен", со смешанным русско-турецко-германским экипажем. Гордые британцы не догадывались, конечно, что и один русский линкор способен отправить на дно всю их Средиземноморскую эскадру, но это уже было их проблемой, как говорится. В случае встречи с неприятелем и его агрессивного поведения Воронцов предполагал ввязаться в бой на предельной дистанции и начать отход обратно к Босфору, отвлекая внимание от "Призрака". Причем следует подчеркнуть, что и Новиков, и Воронцов в душе очень хотели, чтобы чванливые бритты сорвались с нарезки. Оба они, и Берестин тоже, знатоки и любители военной истории, не выносили англичан. Нет, не каждого британца в отдельности, в индивидуальном плане они были вполне ничего. А вот на национально-государственном уровне... За все коварство и беспринципность их политической практики. За то, что они предавали и продавали всех своих друзей и союзников ради "национальных интересов". За все сто лет предыдущей и шестьдесят лет последующей истории русско-английских отношений. За Крымскую войну, за Берлинский трактат, за войну японскую, первую и вторую мировые, за то, как они, прекратив быть великой державой, с каким-то даже патологическим азартом превратились в американских лакеев. А в нынешней реальности к старым претензиям прибавились новые. Главнейшая - как они цинично и хамски предали своего союзника по Антанте, Югороссию, ради тех сомнительных благ, которые надеялись получить от Советской России Троцкого. И сейчас появился шанс рассчитаться за все, используя именно их способы и методы. Кто-то назовет это провокацией? Да ради бога. ...Накануне выхода из Севастополя "Камелота" и "Валгаллы" посол Югороссии в Лондоне тайный советник Гирс получил телеграмму от Верховного правителя Врангеля, адресованную премьер-министру и одновременно парламенту. Формально она не являлась нотой, а так чем-то вроде писем, которыми Сталин обменивался с Черчиллем и Рузвельтом. В ней сообщалось, что являющаяся законной правопреемницей Российской империи республика Югороссия, верная своим союзническим обязательствам и традиционному боевому братству, обильно политому кровью в минувшей войне, предлагает забыть имевшиеся в недавнем прошлом досадные недоразумения, создать согласительную комиссию как для расследования имевших место инцидентов, так и для примерного наказания виновных в их возникновении. Далее предлагалось возобновить старые или заключить новые союзы на взаимоприемлемых условиях. Но обязательно включающих все позиции, которые России полагались по тайным договоренностям 1915-1917 годов. В части, касающейся нынешнего стратегического положения Русского государства. Ежели же правительство и парламент не в состоянии воздействовать на экстремистские, враждебные историческим интересам высоких договаривающихся сторон круги в своей стране, то гораздо более свободное в своих действиях Югоросское правительство предупреждает: любая попытка ущемить интересы означенной республики получит адекватный ответ, вина за последствия которого ляжет на непосредственных исполнителей. Кроме того, посол Гирс получил инструкцию разъяснить смысл настоящей ноты Ллойд-Джорджу хотя бы и на пальцах. (В том смысле, что разгром броненосного отряда адмирала Сеймура в районе Крыма было всего лишь показательной акцией.) Следующий ответ на неспровоцированную агрессию будет гораздо резче. (Тут, в зависимости от реакции собеседника, разрешалось намекнуть на Синоп и Петропавловск.) Кроме того, послу поручалось обеспечить достаточно широкую утечку смысла русских предложений в независимую от властей прессу. Практически дословное изложение послания каким-то образом, и довольно быстро, попало и в большинство газет континента, где, а особенно в Германии, было откомментировано с нескрываемым злорадством. Чересчур много о себе понимающих не любят нигде. Реакция британского правительства и широкой общественности была вполне предсказуемой. Правда, комментаторы и парламентские "ястребы" не задумались об очевидном. Пример житейского уровня: любой умный человек, на которого вдруг отвязался бы хулиганистый подросток в темном переулке, непременно задался бы вопросом - а чего вдруг этот вот сморчок высовывается, размахивает кулаками и матерно ругается? Нет ли у него кистеня в рукаве или компании крепких дружков за углом? Кто неспособен так подумать и должным образом отреагировать, достоин своей судьбы. С англичанами дурную шутку сыграл факт победы в мировой войне и наполеоновского плана мысль, что наличие двух десятков линкоров и сотни эсминцев позволяет плевать через губу на тех, у кого линкоров всего пять, а эсминцев десять. Еще к немцам они относились с определенным почтением, особенно когда не сумели выиграть (с бесспорным результатом) у них ни одного серьезного эскадренного сражения. А уж русский флот и в грош не ставили. И даже последние события на британский кураж не повлияли. ГЛАВА 5 Капитану первого ранга Остелецкому, командиру линкора "Генерал Алексеев", очень нравился его корабль после модернизации, хотя капитан не до конца понимал, каким образом все было сделано. И почему так быстро. В царское время постройка (и многочисленные переделки на стапеле) броненосца "Андрей Первозванный", на котором он начинал свою службу, заняла почти семь лет. А здесь управились за полгода. До переоборудования "Генерал Алексеев" тоже был неплохим кораблем (для 1913 года, когда его спустили на воду). Правда, по некоторому недоразумению его назвали линкором, хотя на самом деле он был первым в мире тихоходным линейным крейсером с линкорным вооружением. Опасноети он не представлял даже для одиночного супердредноута типа той же "Куин Элизабет", поскольку имел ход 23 узла против 29 и двенадцать 305-миллиметровых пушек против десяти 381-миллиметровых. И его тонкая броня пробивалась пятнадцатидюймовыми снарядами с любой дистанции. Зато теперь, как справедливо считал Остелецкий, линкор был наверняка сильнейшим кораблем в мире, невзирая на то, что лишился половины своей артиллерии. Кормовую двенадцатидюймовую башню срезали совсем, на ее месте оборудовали вертолетную палубу, а в подбашенных помещениях и снарядных погребах разместили ангар для шести боевых вертолетов "Ми-28", мастерскую техобслуживания, цистерны с горючим и склад боеприпасов. Из третьей башни извлекли колоссальные пушки, их место заняли системы наведения и пусковые установки для противокорабельных ракет "Москит", каждая из которых при удачном попадании могла утопить вражеский линкор на дистанции в пятьдесят миль. Только первая и вторая башни сохранили свое штатное вооружение, но оснащенное новыми боеприпасами. Теперь пушки могли стрелять на 200 кабельтов вместо прежних 120, а боекомплект включал в себя обычные бронебойные и фугасные снаряды, а также управляемые активно-реактивные, головки самонаведения которых обеспечивали точность попадания минимум 95 процентов. Использовались эти пушки по принципу "Выстрелил - забыл". Если же учесть, что измененная форма форштевня и дизели мощностью в 150 тысяч лошадиных сил позволяли линкору развивать тридцатиузловую скорость, уверенность капитана в непревзойденных качествах своего корабля имела под собой все основания. Каким образом действуют все эти новинки и откуда они взялись, каперанга не слишком заботило. Он был человеком того странного времени, когда прогресс вдруг рванул вперед с неудержимостью призового рысака. Начиная с середины девяностых годов XIX века, то есть когда юный Павлик Остелецкий собрался поступать в шестую роту (то есть в первый класс, по-штатски выражаясь) Морского корпуса, технические новинки посыпались буквально как из рога изобилия. Боевые корабли устаревали не только на стапеле, а еще в процессе конструирования, неизвестно откуда появились телефоны, беспроволочный телеграф, аэропланы, пулеметы, подводные лодки и тому подобное. Гардемарином Остелецкий ходил на номерных миноносцах, с трудом выгребавших по двадцать узлов, а лейтенантом уже присутствовал на испытаниях "Новика", показавшего мировой рекорд, 37,3 узла на мерной миле. Да и тот же "Генерал Алексеев" ("Императрица Екатерина Великая"), вступивший в строй всего-то пять лет назад, не шел ни в какое сравнение с "Полтавой", на которую каперанг выпустился мичманом накануне японской войны. Так что удивляться хоть чему-нибудь Остелецкий считал делом никчемным. Другое дело, что и изучать новомодную технику каперанг не собирался. Чтобы управлять кораблем с мостика, знаний и опыта хватало, а возятся с радиолокаторами и баллистическими вычислителями пусть молодые, вроде того же лейтенанта Белли, недавно назначенного, несмотря на малый чин, командиром носового плутонга главного калибра. Самое же большое удовлетворение капитан испытывал оттого, что совсем не далек тот день, когда можно будет рассчитаться с Великобританией за все сразу и окончательно. А претензий к бывшим союзникам у Остелецкого накопилось как бы не больше, чем у весьма им уважаемого адмирала Воронцова. И личных, и общегосударственных. Что интересно, против немцев и турок, с которыми воевал четыре года, каперанг ничего не имел, испытывал даже определенное уважение, вспоминая, как с переменным успехом они гонялись друг за другом между Севастополем, Одессой, Стамбулом и Батумом. А вот англичане... Остелецкого злило в них все: чопорность, надменность, скупость, бенедиктинская скромность (это когда считаешь себя умным, а всех остальных дураками), коварность, склонность к предательству и многое другое. В счет шла и наглая, демонстративная поддержка японцев в прошлую войну, и циничное лавирование между белыми и красными, попытки аннексировать Кавказ и Среднюю Азию. Предварительный реванш состоялся в бою у мыса Сарыч. Теперь же каперанг вынашивал, тщательно продумывал план Второго Средиземноморского похода, считая Первым кампанию адмирала Ушакова в 1799 году. Дождаться ввода в строй всех пяти трофейных линкоров, обновленных так же, как "Генерал Алексеев", в скоротечном морском бою (новой Цусиме) разгромить Средиземноморскую эскадру Садлера, вновь вернуть России острова Архипелага, Корфу и Мальту, а там, чем черт не шутит, взять Гибралтар и Суэц. Установить на Гибралтарской скале ракетные батареи, построить аэродромы завалить вход и выход из канала управляемыми неконтактными минами... И пусть "Владычица морей" делает, что хочет. Общих сухопутных границ с Югороссией у нее нет, а строить новый флот, способный соперничать с русским, - пупок развяжется. Этими планами Остелецкий аккуратно делился с надежными товарищами и встречал полное понимание и сочувствие. Даже Колчак, пожевав тонкими губами, рассматривая тщательно разрисованную каперангом карту будущего ТВД, не сказал ничего. Для начала и это немало. Не отбросил карту, не обозвал план ерундой или опасным бредом, а всего лишь промолчал. Когда-то ведь и он сам, примерно в возрасте Остелецкого, кстати, втайне от высшего командования разрабатывал планы минной войны на Балтике и захвата Босфора и Дарданелл в пику опозорившимся в шестнадцатом году англичанам. Только своим покровителям, Воронцову, Новикову, Берестину, обеспечившим победу в Гражданской войне, "черноморскую викторию", освобождение Турции, спасшим Колчака, оснастившим армию и флот "оружием возмездия", каперанг не говорил ничего. Скорее всего потому, что не понимал их целей и намерений. Или просто боялся "данайцев, дары приносящих"? Сегодня они за нас, а завтра их планы неожиданным образом изменятся, и что тогда? ...Гудок телефона в боевой рубке, и офицер-радиометрист доложил, что по курсу зюйд-вест 250 на расстоянии 25 миль обнаружены четыре цели, предположительно - вражеские линкоры или тяжелые крейсеры. Тяжелых крейсеров у англичан нет, французы здесь объявиться не могли - значит, мистер Садлер пожаловал. Остелецкий машинально поднес к глазам бинокль и тут же опустил. Ну конечно, корабли еще скрываются за кривизной моря. - Подверните на вест еще градусов десять, - приказал он вахтенному начальнику, - и прибавьте ход до 25 узлов. А я поднимусь наверх... По узкому трапу внутри мачты каперанг взобрался в командно-дальномерный пост, заполняющий своими приборами почти весь внутренний объем боевого фор-марса. Два дальномерщика, радиометрист, артиллерийский корректировщик потеснились, вжимаясь плечами в броневые стенки. Пятому человеку в КДП поместиться было трудновато. Остелецкий прижался лицом к нагретому каучуку окуляров шестиметрового дальномера. Картинка на экране радиолокатора его не интересовала. А здесь все весьма наглядно - мощная оптика сорокакратно сжала пространство, и у самого горизонта обозначились черные мазки дыма. Каперанг подвернул барабанчики настройки, сводя воедино половинки растрового кольца. Полупрозрачные, будто вырезанные из голубого целлулоида, силуэтики кораблей стали отчетливее. Листать справочники Джена каперангу было ни к чему. Он все давно знал наизусть. Она самая, "Королева" со своей свитой. ...Остелецкий чуть довернул дальномер, все поле зрения заполнила идущая двадцатиузловым ходом "Валгалла". На е