рекрыли, а слугу вашего прозевали... Под пентоталом Путейца совершенно не интересовала собственная судьба, он просто отвечал на все задаваемые вопросы, но не механически, как было бы под гипнозом, а нормально, со всеми естественными человеческими реакциями. - Сделаем так, - сказал Шульгин, посмотрев на часы. - Препарат будет действовать еще часа полтора. Это много. Ясно, что ничего полезного Путеец больше не расскажет. Значит, придется ввести антидот и еще один препарат и подождать минут пять. Они с Мюкке отошли к окну. - Вот видите, Гельмут, как я и предполагал, так и вышло. Вами занимается некая очень серьезная служба, ведет вас наверняка от Берлина, и им очень хочется знать, с кем вы встречаетесь во время и вне службы. Наводит на размышления? - Естественно, наводит. Но я по-прежнему ума не приложу, что все это значит. И что мне теперь делать прикажете? - Вот уж тут я вам не советчик. Не знаю ничего о ваших делах и знать не хочу. А сам я уеду немедленно. Прямо утром, поскольку не представляю, каким будет следующий шаг этих милых господ. Поэтому считаю правильным дать господину Пичугину некоторую сумму денег и убедить его не сообщать своим нанимателям о происшедшем. Пусть расскажет, что именно он нашел в моем чемодане, и живет спокойно, а то ведь и ему может не ... Шульгин не успел закончить фразу. Дверь номера распахнулась от сильного толчка, и в прихожую ввалилось сразу не меньше пяти человек. Как в классическом вестерне - с револьверами на изготовку и лицами, до глаз спрятанными под широкими клетчатыми шарфами. - Всем стоять, руки вверх! - Голос из под шарфа звучал глухо, но вполне разборчиво. - М-да, - без удивления констатировал Шульгин. - А зачем? Мы и так без оружия. Что означает это вторжение? - Молчать! Всем! Стать к стене! Быстро! Иначе стреляю без предупреждения. Думать теперь было некогда. И плести тонкую интригу тоже. Шульгин резкой подсечкой сбил с ног фон Мюкке, толчком в спину придав ему ускорение в направлении промежутка между шкафом и диваном. - Джо! Вперед! По полной, но не насмерть! - успел он скомандовать роботу, поскольку даже в этой ситуации покойники ему были совершенно не нужны, и сам ринулся в бой. Драться в тесном помещении, да еще полном людей, умеют немногие. Этот опыт обычно приобретается или в тюрьме, или на курсах спецназа. Нормальные же люди, пусть даже весьма бывалые и хорошо вооруженные, в такой ситуации становятся почти беспомощными. А если еще противник владеет неизвестными в начале века приемами рукопашного боя и в несколько раз более быстрой реакцией, то теоретически подавляющее преимущество - пять вооруженных против двух безоружных - сводится к нулю. Схватка же превращается в избиение младенцев. В буквальном смысле. Ворвавшиеся в номер люди почти ничего не успели понять. Шульгин и Джо врезались в их тесную кучку с двух сторон, работая и руками, и ногами, и корпусом. Не прогремело даже случайного выстрела, потому что самовзвод у "наганов" тугой, от неосторожного движения пальца или падения на пол не срабатывает, а били и Сашка, и робот прежде всего по рукам, парализуя мышцы и нервы, именно чтобы не дать никому выстрелить сознательно. Если бы фон Мюкке догадался считать секунды, то на четвертом счете ему пришлось бы остановиться. Все. Дело сделано. Четырех секунд хватило на десяток точно нацеленных ударов - по два на объект. Один по руке, второй по шее или под ребра. На полу куча не шевелящихся и безмолвных тел. - Нет, ну нельзя же все так сразу... - возмущался Сашка, ни к кому специально не обращаясь. - Это уже восемь незваных гостей за ночь. Что же тогда утром будет? Нет, ехать, немедленно ехать... - при этом он разминал пальцы и потряхивал кистями. - И все почему-то ломятся именно в мой номер. В ваш ведь не ломились? - поинтересовался он, поворачиваясь к немцу. - Откуда я знаю? - ответил фон Мюкке, поднимаясь. - В Японии обучались? Это и есть знаменитое джиу-джитсу? Кстати, зачем вы меня так грубо толкнули? - Приблизительно. А толкнул, чтобы убрать с линии огня. Шальные пули часто опаснее прицельных. Джо, быстро, всех обыскать, связать, сложить в ванной. Эти ребята - ваши? - спросил он у предыдущих налетчиков, так и сидевших смирно на диване и молча взиравших на происходящее. - Нет, не наши, никогда их не видели... - ответили "Владя и Никеша" хором. Судя по всему, вторжение незнакомцев их обрадовало. На фоне этого эксцесса их собственное деяние выглядело совершенно невинно. - Постойте, постойте... - сказал вдруг фон Мюкке, всматриваясь. - Вот этого господина я, кажется, видел. Совершенно определенно. И вы правы, Ричард, именно в Берлине. Около месяца назад... - Вот даже как? Он немец? - Почему немец, русский. Из эмигрантов. Их там под сто тысяч. Очень многие настолько напуганы, что до сих пор не рискуют возвращаться ни в красную Россию, ни в белую. Дайте-ка я на него ближе посмотрю... Капитан направил свет настольной лампы в лицо человека, одетого в очень приличный синий плащ явно не местного производства. Шульгин для удобства запоминания и идентификации незнакомых людей всегда сравнивал их с персонажами популярными, чаще всего с киноактерами. Так вот этот весьма смахивал на артиста Гриценко в роли Рощина, разве что был несколько моложе. - Да, это он. Там мне представили его как господина Славского. Имя очень трудное, но я все равно запомнил. - И фон Мюкке с огромным трудом, но достаточно разборчиво выговорил: - Станислав Викентьевич... Да, это иностранцу чистое мучение. Вроде как в том анекдоте про "вы-ка-ра-б-ки-ва-ю-щих-сю-сю-ся из пруда лягушек". - Значит, он из числа ваших друзей? - Насчет друзей не сказал бы, но в общем... - Значит, или сейчас ошибочка вышла, или тогда... Я приведу его в чувство, а вы пока посмотрите, что там Пичугин делает. Не сбежал под шумок? Пока Шульгин известными приемами выводил Славского из шока, фон Мюкке заглянул в кабинет. Лицо его выразило искреннее удивление. - Сидит как ни в чем не бывало, смотрит в потолок... - Так и должно быть. Если я кого о чем прошу, меня обычно слушаются... - Шульгин явно шутил, но фон Мюкке со сложным чувством подумал, что слова новозеландца весьма недалеки от истины. Этот человек не то чтобы пугал его, но изумлял своей какой-то демонстративной "нездешностью". Хотя черт его знает, с новозеландцами он никогда раньше не сталкивался. И не мог представить психологию людей, живущих на краю света, на островах, окруженных безбрежным океаном, в стране, территория которой почти равна Германии, а население - едва ли больше, чем в Берлине. Как должны чувствовать себя люди, даже на подсознательном уровне не думающие о возможности вражеского вторжения и не представляющие, что такое неукротимая, терзающая нацию жажда "лебенсраум", жизненного пространства... Славский пришел в себя, повертел головой, попытался сесть. - У, дьявол, как шея болит. Кто меня так, вы, что ли? - посмотрел он снизу вверх на Шульгина. - Я, - не стал отпираться Сашка. - И еще повезло, что я руку придержал. А то бы амбец. При нормальном ударе позвонок вылетает только так, господин Славский. Давно из Берлина? - Шульгин давно перешел на нормальный, чистый русский язык. Тоже маленькая хитрость. Если первые 15-20 минут говорить на ломаном языке, собеседник привыкает мысленно переводить его в правильный и почти никогда не замечает подмены. Лицо человека выразило старательно изображенное недоумение: - Из какого Берлина, о чем вы? - Но тут в поле его зрения попал немец. Вот тут изумление стало неподдельным. - Это вы? И вы с ними заодно? Ничего не понимаю... - Спокойно, герр Славский. Имеет место небольшое недоразумение. Я - это я, господин Мэллони сам по себе, а вот эти люди совершили налет на номер сэра Ричарда... - Вот черт. А я понял все совершенно наоборот. Ну тогда нам всем надо поскорее отсюда сматываться, пока... Шульгин не стал ждать продолжения. - Встать можете, голова не кружится? - Нет, ничего. А мои ребята? - Сейчас все будут в порядке. Вон, уже зашевелились. Вы уверены, что бежать надо немедленно? - Более чем. Если мы уже не опаздываем... - Тогда не будем отвлекаться. Детали - потом. Для отхода эта улочка подойдет? - спросил Шульгин, указывая за окно спальни. - Тогда так. Джо, ты с балкона спускаешь чемоданы во двор, грузишь машину. Вы, Гельмут, хватайте из номера все, что успеете, и со своего балкона присоединяетесь к Джо. Спуститься по опорным столбам легко, я проверил. Будете готовы - выезжайте на улицу и ждите меня. Вы, господа, - обратился он к Славскому, - выбирайтесь тем же путем, что и пришли. Автомобиль вас подберет. Только... Когда мы уйдем, вытолкайте этих господ и еще одного, он сейчас в моем кабинете, на черную лестницу и... навсегда забудьте о них. Вряд ли они нам еще понадобятся. А я спущусь по главной лестнице, рассчитаюсь с портье и заберу свой паспорт. Кстати, а где ваш, Гельмут? - Определяя диспозицию, Шульгин отнюдь не стоял на месте, он быстро и бесшумно кружил по комнатам, проверяя, не забыто ли что-нибудь важное, следил, как Джо готовится к эвакуации, и заодно выбирал из несессера еще какие-то ампулы. - Мой паспорт при мне. Я его взял раньше... - Предусмотрительно... Как вы считаете, господин Славский, стрельба при отходе возможна? Вы, наверное, лучше знаете цели и намерения противостоящей стороны. - Не исключено... Но зачем вы хотите отпустить этих? Они же нас непременно выдадут. Кончить, и все дела. При этих словах парни побелели и мгновенно покрылись липким потом. - В том, что касается меня, я принимаю решения сам. И отвечаю за них. Занимайтесь своими делами. Джо, приготовь мой автомат... А вы, парни, сюда! В кабинете он быстро вогнал остальным налетчикам по два кубика того же снадобья, что перед этим Путейцу. - Так. Запоминайте. Ничего не было. Вы пришли, чтобы проникнуть в мой номер, но не успели ничего сделать, как появились неизвестные люди, и началась заваруха. Вам еле-еле удалось спрятаться, а потом сбежать. Видели, как мы собрались и быстренько ушли в сопровождении тех самых, которых вы встретили. Ясно? Все трое дружно закивали. Лица их отражали напряженную работу мысли. Этот новейший (для 1984 года) препарат действовал эффективнее любого гипноза или так называемого "электронного зомбирования". Причем не требовал предварительно разработанной легенды внушения. Мозг, получив принципиальную установку, все остальное делал сам: убирал в подсознание ненужные воспоминания и формировал новые на основе полученной команды. Минут через пятнадцать все трое будут искренне верить, что все случилось именно так, как сказал Шульгин. И ни под пыткой, ни под обычным гипнозом от своих слов не откажутся. Теоретически, до конца своих дней. Впрочем, утверждать это категорически Сашка бы не стал. Не располагал соответствующей статистикой. Если даже на пару суток хватит силы внушения, и то достаточно. ...Получив, кроме положенной платы, щедрые чаевые, ночной портье не выразил удивления неожиданным отъездом постояльца. И Шульгин с британской надменностью не стал ничего объяснять. Это русский, независимо от чина и сословия, не преминул бы пуститься в пояснения, мол, срочное дело требует немедленного отбытия в столицу, или жена заболела, или в карты проигрался и денег осталось только на билет третьего класса, а западный человек непоколебимо уверен, что его поступки никого не касаются, а уж тем более - обслуги. При этом он внимательно и цепко осматривал и обширный, едва освещенный настольной лампой вестибюль, и улицу за высокими, на два этажа, окнами. Хотя ничего действительно важного увидеть не надеялся, скорее - просто по привычке. Если кто и собирается устроить очередное покушение, болтаться на виду перед входом в гостиницу он не будет. Или в подворотнях накапливаются, или через чердак проникать будут, через подвалы, к примеру. Забавно новая жизнь началась. Проще всего было бы попросить отпереть дверь, ведущую на хозяйственный двор, и оттуда прорываться на полной скорости. Никто бы задержать не успел. Да только... Швейцар, пожалуй, просто не поймет, для чего господину в темноте пробираться среди мусорных баков с кухонными отбросами, дождевых луж и конских яблок, оставленных битюгами ломовых извозчиков, доставлявших припасы для завтрашнего дня, если слуга обязан подать экипаж прямо к крыльцу. Нет уж, будем действовать согласно протоколу. Шульгин кивнул на прощание портье и швейцару, отдавшему по-военному честь, и шагнул за порог. Дождь, слава богу, наконец-то прекратился. До последнего Сашке не верилось, что сейчас произойдет что-то экстраординарное. Скорее всего он спокойно сядет в машину и отправится неизвестно куда и неизвестно зачем. Впрочем, зачем - более-менее понятно. Чтобы поддержать уже достигнутую стабильность в мире, который начал каким-то образом самоорганизовываться в ответ на грубо предложенные ему новые обстоятельства и правила игры. Вся беда в том, что 99 и 9 в периоде процентов обитателей этого мира никогда не воспринимали свою деятельность или бездеятельность именно как "созидание" или "сохранение" реальности. Они просто жили так, как подсказывали обстоятельства, обычаи, привычки или даже придуманные цели. Для них все просто и обычно. И для фон Мюкке, для Славского, для Пичуги на с его ребятами. Жизнь такова, какова она есть, и больше - никакова. Он же, Шульгин-Мэллони, обречен постоянно помнить, что есть очередная, отдельно взятая реальность и есть он, каждый поступок которого постоянно превращает эту реальность в нечто совершенно иное. И никогда не догадаешься, к лучшему или наоборот. Думаешь так, а выходит совершенно иначе. Не подошел бы он за завтраком к немцу, и на данный момент десятки, а впоследствии и сотни людей прожили бы совершенно иную жизнь... Все это промелькнуло в голове мгновенно, не до конца даже оформившись в слова, и Шульгин хмыкнул скептически. Тогда проще всего застрелиться, подумав напоследок, что уж это изменение реальности, судеб всех тех людей, к которым ты больше никогда не подойдешь, - последнее. Дальше все будет изменяться по тем же законам, но всего лишь без тебя. Ну и что? События же тем временем покатились по вновь предназначенной колее, повинуясь щелкнувшему механизму стрелочного перевода мировых линий. Слева, на углу квартала, он заметил тихо, без огней выскользнувший из ворот "Додж", сразу свернувший в переулок. Там же мелькнуло несколько теней, возможно - люди Славского. Откуда они появились, он не разглядел. Наверное, проскользнули сквозь широкие проемы между финтифлюшками узорчатой кованой ограды, отделяющей гостиничный палисадник от улицы. И в тот же миг, словно только этого и ждали, сразу с двух сторон вспыхнули электрические фары чужих автомобилей Или они подкрались так бесшумно (что маловероятно при здешних моторах), или давно ожидали, затаившись под деревьями. Хлопанье дверок, топот подкованных сапог по брусчатке, крики, в том числе и матерные. Настоящая группа захвата прибыла, неизвестно чья и по чьему вызову. Угадал Славский, если это не очередная подставка. На него, иностранца, рассчитанная. Лишь бы не оказалась это белая контрразведка. Шанс невелик, нужные предосторожности он принял, но все же... Шульгин выдернул из-под плаща как раз на этот случай приготовленный "ППСШ", с двумя сцепленными магазинами, на сорок патронов каждый. Отвлекая на себя внимание противника, несколько раз выстрелил короткими очередями трассирующих, целясь поверх голов, но так, чтобы нападающим был слышен свист пролетающих в опасной близости пуль. Еще две серии по три выстрела он пустил под острым углом к стенам и мостовой. Рикошеты тоже звучат впечатляюще. Убивать он по-прежнему не хотел, не зная, с кем имеет дело. Ну а если кого и заденет шальная пуля, уже потерявшая энергию и скорость, то почти наверняка не смертельно. Присев на корточки, боком, как краб, Шульгин перебежал на другую сторону улицы, заскочил в подворотню, еще трижды пальнул, рассчитывая, что вспышки из полной темноты достаточно его демаскируют. Дождался ответных выстрелов и повторил маневр, вернулся к ограде гостиницы, пригнулся ниже цоколя, чтобы голова и плечи не проектировались на фоне светлой стены, заскользил в сторону машины. Оттуда, перекрывая подходы к переулку, молотили в пять стволов люди Славского. Нападающие азартно и дружно отвечали, так что бой разгорался неслабый. Хорошо еще, что торопливая револьверная пальба навскидку, да в темноте имеет скорее психологическое, чем практическое значение. Джо, не получив соответствующей команды, не стрелял. И правильно делал. Потому что он-то и в темноте бил бы точно, наповал. Шульгин ухватился рукой за борт джипа. - Все здесь? - Я и Джо здесь, остальные - сами слышите... - отозвался из-под тента фон Мюкке. - Общий отход. Сигналь, Джо, и медленно-медленно трогайся. Вы, Гельмут, крикните господину Славскому что-нибудь, непременно по-немецки... Подействовало. На громовой, привыкший командовать в бою на палубе крейсера голос корветтен-капитана, продублированный Славским, в ближайшие секунды подтянулась вся группа. Похоже, без потерь. По крайней мере, все передвигались самостоятельно, продолжая палить наобум во все стороны. - Быстро, быстро, в кузов, на подножки, пошел, Джо, гони, отрывайся с концами... - в азарте Шульгин не замечал, что командует по-русски, но роботу это было все равно, а остальным пока еще недосуг было вникать в такие пустяки. Переводили дыхание, цеплялись пальцами за холодный металл и резину "запасок", стараясь удержаться, устроиться понадежнее, кто где оказался, внутри кузова и снаружи. Из перпендикулярного улице темного переулка вдруг вывернулся черный автомобиль, сверкающий яркими ацетиленовыми фарами, намеревавшийся не то перегородить дорогу "Доджу", не то повиснуть у него на хвосте. Гораздо более мощные электрические фары джипа мазнули по лобовому стеклу чужой машины, ослепляя водителя. - Ну-ка, Джо, давай! Только аккуратно, вскользь. Всем держаться, крепче! Тяжелым кованым бампером Джо ударил автомобиль в левое переднее крыло. Тот с грохотом и звоном бьющихся стекол отлетел в сторону. Послышались крики раненых или просто обозленных, перепуганных людей. Кто-то из помощников Славского тоже не удержался за стойку тента, покатился кубарем по булыжнику. За спиной продолжали торопливо громыхать выстрелы. ...Оторвались от возможного преследования вчистую уже за первым же углом. Робот не включал фар, но легко и стремительно вписывался в повороты, едва не ставя "Додж" на два колеса, вел машину самым запутанным и сложным для погони маршрутом, руководствуясь не командами Шульгина и не интуицией, а подробнейшим планом или, точнее, макетом города, который он держал перед "внутренним взором". - Команда выполнена. Преследование исключается. Куда ехать дальше? - Джо сбросил скорость, чтобы хозяин мог услышать его голос, только что перекрываемый ревом двигателя, грохотом покрышек по булыжнику, свистом ветра и хлопаньем заднего полога тента. - Вопрос, однако. Что скажете, Гельмут, или надо спрашивать герра Славского? Куда прикажете направиться после устроенного вами шухера? Учтите, что до утра я предпочел бы убраться из этого негостеприимного городка. Британцам здесь снова не везет. - Это он намекнул на Крымскую войну и не слишком успешные действия флота Его Величества в 1920-м и особенно 1921-м году. - Что скажете, Славский, - переадресовал вопрос Шульгина фон Мюкке. - Вы-то, надеюсь, знаете, куда нам бежать, где скрываться и что делать дальше... - Прошу также иметь в виду, - вставил Сашка, - что я к вашим делам, ну совершенно непричастен и более всего желаю забыть о них и продолжить путешествие. Теперь уже - за пределами России. Этой. Надеюсь, Советская будет гостеприимней... - Это как сказать, - будто в пространство хмыкнул Славский. - Причастны вы или нет, не мне решать. - Но вот господин капитан же может подтвердить... - Не беспокойтесь, разберемся. Во всем разберемся. А наилучший способ исчезнуть - это немедленно отправиться в Одессу... - Как? Через весь Крым, Перекоп, и там еще пятьсот верст? Да у меня и бензина не хватит... - Морем. Сейчас едем на Корабельную сторону, там погрузим вашего железного коня на шхуну и - вперед. По дороге и поговорим... На все времени хватит. И без всякого риска... По интонации Славского можно было допустить, что в понятие "без риска" входит и возможность утопить нежелательного свидетеля в открытом море в случае чего. - Выбора, как я понимаю, у меня особого нет, - вздохнул Шульгин. - Пожалуй что. Если вам не улыбается возможность на самом деле продолжить свой путь по суше, очень рискуя и без надежды на дружескую помощь... - "Никогда не заговаривайте с незнакомыми", - процитировал Сашка. - Что вы сказали? - Так, ничего. Вспомнил одного умнейшего русского писателя. У него тоже нечто похожее на мой случай описано. Правда, там он с дьяволом заговорил на бульваре... ...Действительно ли Славский готовился к подобному варианту, или тридцатитонный парусно-моторный дубок "Лев Толстой" с экипажем из полурыбаков-полуконтрабандистов постоянно был готов к выходу в море, но уже через полтора часа, задолго до рассвета, постукивая керосиновым "Болиндером", поплевывая горячей водой из патрубка системы охлаждения, крутобокий кораблик, похожий формой корпуса на скорлупку грецкого ореха, вышел за боновые заграждения. Укутанный старым парусом, принайтовленный смоленым канатом "Додж" угнездился между рубкой и трюмным люком, Джо устроился якобы спать в его кузове, демонстративно пристроив под бок "маузер" с пристегнутым прикладом, а Шульгин с сопровождающими лицами спустился в крошечный кубрик под полубаком. Немолодой матрос, более похожий на грека, чем на русского, принес медный чайник с кипятком, заварку, колотый сахар, хлеб, сало, лук, две крупные копченые кефали и квадратный штоф с жидкостью понятного назначения. - Казенка по нашим средствам дороговато выходит, а это сам боцман дома гонит. Из груш и яблок. Забористая, - счел нужным сообщить он. - Местный кальвадос, - объяснил "темному", как он считал, иностранцу Славский. - Теперь, наконец, и поговорить можно по человечески. Ну, за спасение... - поднял он по первой. ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА Возможно, Индийский океан. Время неизвестно. Я, верно, болен на сердце туман, Мне скучно все, и люди, и рассказы, Мне снятся королевские алмазы И весь в крови широкий ятаган. Н. Гумилев Проход "Призрака" через фиолетово пульсирующую в ночном тумане рамку межпространственного окна сопровождался резким оглушительным хлопком, похожим на выстрел противотанкового гранатомета. У меня даже зазвенело в голове, и корпус яхты загудел, резонируя. Перепуганные женщины, невзирая на строгий приказ сидеть внизу до конца боя, выскочили на мостик. "Вот этого мы не предусмотрели", - подумал я. По странному закону природы межвременной переход осуществлялся беззвучно, а межпространственный всегда вызывал звуковой эффект, но - незначительный. От легкого, едва слышного щелчка при перемещении массы в 50-100 кг до звука откупориваемой бутылки шампанского, когда сквозь "барьер" переносился, например, автомобиль. Как-то никому не пришло в голову, что зависимость здесь линейная, и океанская яхта в четыре сотни тонн, отправляясь в Южные моря, вызовет такой вот "прощальный салют". Впрочем, беды в этом, кроме посеянной среди моих спутниц паники, никакой. Наоборот, этот гром подтвердит версию гибели "Камелота" от вражеского снаряда. - Все, девчата, успокойтесь. От англичан мы оторвались, видите, море чистое, а грохнуло так на прощание. Воронцов всем бортом пальнул из крупного калибра. - Где же они теперь, я не вижу, - удивилась Анна. Действительно, гладь вечернего моря была абсолютно пустынна, как во времена Магеллана. Небо покрывали густые облака, только в узком их разрыве у самого горизонта багровое солнце касалось краем зелено-черной воды. - Ушли к северу, вот их и не видно. Все, дело сделано. Иди вниз, отдохни полчасика, и будем ужинать... Анна послушно застучала каблучками по трапу, Ирина, отчего-то поджав губы, но ничего не сказав мне, направилась следом. Ну и хорошо. Мне вдруг захотелось побыть одному. Перепсиховал, наверное. Сейчас хорошо покурить, привести в порядок мысли. Может быть, послать рассыльного с вахты в бар за рюмочкой. Потому что и вправду проблемы, заботы, терзания кончились. Так я ощущал себя как в первый день отпуска, приехав куда-нибудь в Геленджик или Новомихайловку. Душевная расслабленность, радость при виде совершенно экзотических для москвича пейзажей, а главное, все-таки море. Не резервуар соленой воды, а символ абсолютно других критериев и принципов жизни. Никто в Москве после работы не идет на набережную, чтобы в компании друзей пить кофе десятками чашек и обсуждать семейные, городские или общемировые проблемы И не играет в нарды. В Сухуми же это в порядке вещей. Никто там не поймет нашего, столичного образа жизни. Дурацкого, по большому счету. Ирина появилась рядом со мной совершенно неощутимо. Только что ее не было. И вот она стоит рядом, положила теплую ладонь мне на шею. Я даже не успел заметить, как наступила ночь. - Все? - спросила она, придерживая пальцами волосы, раздуваемые куда более свежим и соленым, чем в Эгейском море, ветром. - Выходит, что все. Полюбуйся на небо. Давно такое видела? - Я обнял ее за плечи и ниже. Зрелище действительно было эффектное. Пожалуй, даже чересчур. Словно на театральной декорации. В разрывах быстро бегущих по небу туч слева открывалась моментами громадная полная луна, с отчетливо видимыми и невооруженным глазом морями и цирками. Ее яркий, но отчего-то выглядящий зловещим диск окрашивал края туч мерцающим зеленовато-янтарным цветом А чуть правее зенита, склоняясь к юго-востоку, то открывался, то вновь задергивался облачной кисеей Южный Крест. Будто нарочно. Знаковое, слегка даже культовое созвездие для нас, романтиков шестидесятых годов, никуда не выезжавших дальше Пицунды или Паланги, но мечтавших о краях, прославленных Стивенсоном и Джеком Лондоном. Не слишком яркое и заметное, кстати сказать, созвездие, и, если бы я не штудировал в свое время звездные карты, вряд ли нашел бы его на небе. А представлялось (вернее - хотелось думать), что оно должно сверкать на тропическом небе, как бриллианты королевы на черном бархате сафьянового футляра. - Наконец-то, - прошептала Ирина, прижимаясь ко мне и небрежным движением плеча сбрасывая куртку на палубу. Действительно, я как-то сразу и не заметил, что температура здесь градусов на двадцать выше, чем там, откуда мы пришли. - Неужели это правда, мы с тобой снова одни и никто не помешает нам жить только для себя? Как мне все надоело... Мне тоже, хотел я сказать, но отчего-то воздержался. Может быть, мне просто вообще расхотелось разговаривать. "Уж если отдыхать, так от всего..." На самом деле. Наконец-то детская мечта осуществилась - я на собственной яхте плыву по Индийскому океану в сторону Южных морей, островов Фиджи и Туамоту, и больше не должен никому и ничего... На неограниченное, определяемое только мною самим время. "Отпуск по ранению", вспомнилось название повести Вячеслава Кондратьева. Сюжет там совершенно другой, но в то же время... Лейтенант отвоевал год на Ржевском фронте и вдруг после госпиталя получил отпуск, до перекомиссии. С правом поездки домой. Через месяц или два, наверное, возвращаться обратно, но пока он гарантированно будет жив какое-то время и уже поэтому счастлив. А в Москве его ждет девушка... И со мной рядом тоже любимая женщина, которой все последнее время я уделял непростительно мало внимания. Как она вообще меня еще терпит? Наверное, действительно любит, если прощает то, что обыкновенная, нормальная женщина никогда бы не простила. Так она и не обыкновенная, слава богу! Только что я собирался заняться навигационными наблюдениями, определить место, где мы оказались, и тут же все эти дела показалось такими никчемными. - Пойдем к себе, отметим это дело, - шепнул я Ирине, отодвинув закрывающую ей ухо прядь волос. - Я только отдам соответствующие распоряжения. Спускайся в каюту и приготовь все... - Все - это как? - В голосе ее прозвучал сдерживаемый счастливый смех. Словно тогда, девять лет назад, во времена нашей первой влюбленности, еще не омраченной ни нелепой ссорой, ни ее еще более нелепым замужеством, ни космическими проблемами. - Все - значит все, и по полной программе... Я вызвал на мостик капитана Ларсена. Полностью вжившийся в свою роль робот слушал мои приказания с видом человека, сознающего свое профессиональное превосходство, но вынужденного подчиняться хозяину. Безусловно, он и без моих инструкций сделал бы все в лучшем виде, но положение обязывало. И меня, и его. - Определите наше место, капитан, после чего следуйте под парусами генеральным курсом на чистый зюйд-ост, сообразуясь с ветром и лоцией. Скорость и галсы на ваше усмотрение. До утра меня не беспокоить, за исключением форс-мажорных обстоятельств, которые вы не сможете предотвратить самостоятельно. Подъем флага в восемь ноль-ноль местного времени, завтрак должен быть готов и накрыт в кают-компании в восемь тридцать. - Простите, сэр, но боюсь, что ваше приказание до утра выполнить вряд ли удастся. Облачность все более сгущается, я скорее всего не успею даже приготовить инструменты. Но если луна и звезды все же откроются до утра, я обязательно произведу обсервацию. Все правильно. Программа действует. Вот что меня до сих пор поражает. Машина же, электронно-вычислительная, по-новомодному - компьютер, а ведет себя абсолютно адекватно. Олег много раз объяснял мне, что принцип здесь тот же, что и в шахматном автомате: перебор всех вариантов следующего хода вплоть до оптимального в данной позиции. И ничего больше. Так и эти ребята. В памяти у них имеется несколько десятков тысяч или миллионов стандартных ситуаций, любое внешнее воздействие инициирует запуск подходящей подпрограммы со скоростью перебора до триллионов "да - нет" в секунду, и получите: на выходе динамический стереотип или ответ в вербальной форме. Как психолог я все эти термины понимал и вообще мог сам любому все рассказать и объяснить вполне популярно и доходчиво, но душой - не воспринимал. Дико мне все это было. Так же точно мой отец, окончивший, кстати, в свое время Ленинградский институт инженеров путей сообщения, признавался мне, что не в силах смириться с принципом работы телевизора. Не понимал он его. Однако чинить любые механические поломки в "Рубине" умел вполне качественно. И также, наверное, первые машинисты управляли паровозами, в глубине души считая их технологическим извращением. Но я, как всегда, отвлекся. Изложив Ларсену все, что я считал на данный момент необходимым, я тоже отправился вниз, прихватив из бара кают-компании две бутылки лучшего крымского шампанского из довоенной еще коллекции князя Голицына. Ирина занимала одну из двух на "Призраке" трехкомнатных кают, отделенных от кают-компании тамбуром трапа и поперечным коридором. Хотя и крошечных, конечно, в сравнении с необъятными помещениями "Валгаллы", но предоставлявших пассажирам максимально возможный комфорт. Гостиная в девять квадратных метров, нечто вроде кабинета величиной с вагонное купе, который Ирина приспособила под косметический салон, и чуть большего размера спальня, большую часть которой занимала низкая, но просторная кровать с подъемными штормовыми сетками, а вокруг нее едва оставалось место для платяного шкафа, тумбочки и музыкального центра с квадроколонками по углам. Ирина любила засыпать под тихую классическую музыку. Скрипичную по преимуществу. Я вроде бы беседовал с роботом совсем недолго (правда, потом еще не смог удержаться, чтобы не обойти палубу яхты от кормы до бушприта и лично убедиться, что все в полном порядке), а Ирина за это время успела сделать "все", что я подразумевал. Нет, я еще постоял у борта, довольно неторопливо выкурил сигару, поплевывая в шелестящую и заплескивающую почти до самого планшира волну, переосмысливая свой нынешний статус и морально настраиваясь на... А на что? Что снова я из вершителя судеб мира становлюсь просто мужем тети Хаи. Как это называется в Одессе. И уже потом через тамбур бакового люка спустился в штормовой коридор, прорезающий яхту от таранной переборки до двери кают-компании. Ирина меня поразила. Она успела переодеться в белое, все из пенных кружев, платье. С пышной многослойной юбкой ниже колен, какие носили девушки в середине шестидесятых. А еще она украсила себя бриллиантовым колье в пару сотен каратов и такими же серьгами. Будто собралась на прием в Карнеги-Холл. На мой недоуменный, возможно, даже и бестактный взгляд она ответила очаровательнейшей из своих улыбок. - Милый, но у нас ведь свадебное путешествие. Не так ли? Или ты передумал? До меня начало доходить. Ровно полтора года назад она дала зарок Берестину (за которого чуть сдуру не выскочила замуж по причине нашего глупого разрыва), что не будет принадлежать ни ему, ни кому-нибудь другому до законного брака. С ним ли, с другим - не важно. И долго его соблюдала. А когда я все-таки ее в очередной раз соблазнил, ей потребовалось считать, что она, следовательно, все же вышла замуж. Софистика, но тем не менее. И раз так, то сейчас у нас означенное путешествие, а равно и медовый месяц. - Что ты, дорогая! Я счастлив открыто назвать тебя своей женой. Жаль, что мы не додумались до этого сразу, в семьдесят шестом. Жили бы сейчас поживали в окружении троих детей где-нибудь в Улан-Баторе, куда меня непременно сослали бы за невосторженный образ мыслей, и никаких Валгалл и Южных морей... - Какой ты невыносимо бестактный тип... На откидном столе каюты был накрыт легкий торжественный ужин. В полном соответствии с рекомендациями знаменитой, а также пресловутой Елены Молоховец, который у среднего интеллигента позднебрежневской Москвы (не говоря уже о провинциалах) вызвал бы смешанный с изумлением приступ пролетарского гнева. Мои бутылки шампанского были здесь как бы даже и лишними, поскольку боевая подруга озаботилась не только им, но и "Энесси" на предельной грани выдержки. Это распространенный предрассудок, что коньяк чем старее, тем лучше. На самом деле даже "тридцати-сорокалетние" коньяки изготавливаются из смеси спиртов максимум пятнадцатилетнего возраста. Присутствовали также столь любимые нами в те самые годы крепкие ликеры "Бенедиктин" и "Селект". Освещал каюту тяжелый серебряный шандал на пять свечей, пахло ароматическими индийскими палочками, из динамиков доносились звуки бетховенской элегии "К Элизе". Замысел Ирины был понятен: в очередной раз начать жизнь "с чистого листа". Что же, это совпадало и с моими намерениями. Как оно будет дальше - не сейчас задумываться. Следует наслаждаться текущим мгновением, пока оно длится. Надеюсь, мы заработали это право. - А девочку ты не захотела пригласить на ужин? - скорее для порядка поинтересовался я, запирая за собой дверь на защелку и вешая на крючок слишком плотный для этих широт форменный китель. - Девочку я уложила спать и угостила ее чаем... Сейчас она видит прекрасные сны... Знаем мы этот чай. Все правильно. Ароматный цейлонский чай с мягким, совершенно безвредным транквилизатором. Анна проспит свои законные десять часов, встанет бодрая, полная сил, готовая без потрясений и даже удивления воспринять тот "прекрасный новый мир", в котором ей неизвестно за какие заслуги довелось оказаться. И нам она помешать не сможет, что весьма существенно. Но опять же. Мне сейчас совершенно неинтересны были все эти подробности. Словно бы действительно все мои беды связаны были только с теми делами, которыми непосредственно пришлось заниматься последние два года. И испытание целомудрием на Валгалле, когда меня мучительно соблазняла Сильвия, тоже отразилось на моей психике. Вот только сейчас я вдруг почувствовал себя нормальным мужиком. А то уже начало казаться, что я окончательно утратил вкус к женщинам. И Ирина это замечала, хотя и не позволяла себе высказываться по этому поводу. А сейчас даже выглядывающие из декольте округлости уже вызывали здоровое возбуждение. Все правильно, жених перед первой брачной ночью и должен вожделеть невесту. Я погасил верхний плафон и длинной каминной спичкой поджег розовые восковые свечи. От центральной, толстой, как хороший батон московской колбасы, прикурил венесуэльскую сигару (кубинских не люблю, несмотря на их всемирный авторитет). Синеватый дым потянуло в иллюминатор. Сразу три категорических запрета парусного флота нарушаю - открытый огонь во внутренних помещениях, курение там же и незадраенный иллюминатор, ночью, в жилой палубе, почти у ватерлинии, при неизвестном прогнозе погоды. А если сейчас налетит шквал? Какая ерунда все время лезет в голову. Наверное, я действительно слегка повредился в уме, что немудрено. Только самоконтроль позволяет на людях сохранять видимость нормальности. - Ну, за долгую счастливую жизнь! - Я специально открыл бутылку так, что пробка шарахнула в потолок с выстрелом и хлестнувшей из горлышка пеной. Выпили. Ирина до дна свой фужер-тюльпан, а я чуть-чуть. Хотелось подольше быть трезвым. - Знаешь, - сказала Ирина, - я бы хотела, чтобы мы прожили молодыми и здоровыми еще лет сто, а потом умерли вот так - сидя за хорошим столом, хотя бы и здесь же, наскочив на морскую мину... - Так а зачем вообще умирать, если мы и тогда будем молодыми и здоровыми? - Ну, я имела в виду, что когда перестанем ими быть. - Давай лучше отложим эту тему на загаданную сотню лет, а уж тогда... И после этих слов я с удивлением понял, что говорить нам больше вроде бы и не о чем. Относящееся к предыдущей жизни давно переговорено, будущее пока скрыто "неизвестным мраком", как мы любили выражаться в студенчестве, а настоящее... Его еще нужно обрести. Или - создать для себя. Поэтому после третьей рюмки коньяка и совершенно необязательного, более того - почти бессвязного разговора, поскольку мы оба готовились к одному и тому же, я встал, обошел стол, обнял Ирину и начал целовать высокую, пахнущую горькими духами шею. Насколько я помню, океан в том месте, где мы оказались, был совершенно штилевой, но все равно его мерные колебания, отражение глубинных течений и бушующих где-то за сотни миль штормов приподнимали и опускали яхту настолько ощутимо, что моментами с непривычки зависало сердце. А может быть, не только от этого... Страстные объятия, прерывистое дыхание в паузах, вздрагивающие тонкие пальцы у меня на затылке. Не нужно было ничего говорить, я даже не помню, кто из нас кого вел за собой в ее спальню, на мерцающий красный глазок магнитофона рядом с кроватью. Ирина отлично знала мои склонности и пристрастия, поэтому в отличие от любой другой женщины в данной ситуации не сняла с себя все лишнее, а, наоборот, максимально оделась. На