оценке сил противника. Решил, что их всего около пятидесяти, а оказалось - минимум втрое больше. Скверно, одним словом. - Успокойся, док. Разговорился... Лучше водочки прими, пару глотков, только не больше. И не высовывайся, упаси Бог. Сейчас они придут в себя и дадут! Сотни две стволов у них есть. И снова замурлыкал, не слишком музыкально, ту самую песенку. Дошел до забытого места, опять запнулся. Неожиданно Ляхов подхватил: - И значит, надо выстоять, покуда не помрем, Аты-баты... - Чего? Ты тоже эту песню знаешь? - Нет, по логике текста догадался, - усмехнулся доктор, и майор не понял, шутит он или так и есть на самом деле. А насчет предстоящего огневого налета Тарханов немного ошибся. Перед тем как начать очередную атаку, с той стороны выдвинули за подходящий камень парламентера. Без всякого мегафона, приложив ко рту сложенные воронкой ладони, тот закричал на приличном русском языке: - Эй, земляки! Уходите. Пропустите нас. Вас не тронем. Здесь делить нечего. Захотите, дома будем разбираться. Ждем пятнадцать минут. Потом не жалуйтесь! - А ну, Вадик, залепи этому попугаю, - попросил Тарханов, потому что фланговая позиция Ляхова вполне это позволяла. Капитан сдвинулся метра на три в сторону, засек расположение кричавшего и выстрелил. Попал, разумеется. Чуть ниже левого уха. Так и брызнуло! И вот тут с той стороны действительно дали. Гулкие хлопки штурмовых винтовок, частое тарахтение пистолетов-пулеметов многократно отражались от сжимающих ущелье скал, сливаясь со звуками ударов сотен пуль о камни и тоскливым воем рикошетов. Спустя несколько минут эта какофония дополнилась раскатистыми очередями крупнокалиберного "браунинга" или "гочкиса", на удивление быстро снятого с вьюков, собранного и установленного на позиции. Этот вой, визг и грохот сами по себе вызывали непреодолимое желание закрыть голову руками и как можно плотнее втиснуть тело в щель между валунами. А ведь весь этот концерт означал, что каждый кубометр пространства исполосован сотнями сгустков горячего металла, и ничтожнейшего из них, даже отбитого пулей осколка кремня достаточно, чтобы навсегда поставить в жизнях офицеров преждевременную жирную точку. Получилось, что паники вызвать у противника не удалось, он отнюдь не обратился в бегство, напротив, отвечает с вызывающими уважение хладнокровием и твердостью духа. Тарханов подумал об этом с разочарованием, но и только. Первый вариант плана не сработал, будем переходить ко второму. Ляхов же вообще поначалу ни о чем не думал, полностью поглощенный борьбой с собственной вегетатикой и спинным мозгом. Сказать, что Ляхову было страшно в банальном смысле - это сказать совершенно не то. Страшно ему было, к примеру, когда он занимался скалолазанием. Вот там - страшно, до мерзкого ощущения щекочущего холода в животе и ниже, когда висишь над бездной без страховки, цепляясь кончиками пальцев за трещины в стене. А здесь - нечто совсем другое, с чем сталкиваться пока не приходилось. Но чем дольше длилась стрельба, а он оставался невредим, тем отчетливее осознавалась простая мысль. Его жизнь сейчас подобна бикфордову шнуру, зажженному с двух концов. Пытаясь продлить свое существование, укрываясь от пуль за камнями, он тем самым укорачивает его, и жить ему ровно столько, сколько нужно федаинам, шахидам или кто там они есть, чтобы, прикрываясь огневым валом, пробежать по дороге разделяющее их расстояние. И только подставившись под пули, можно попытаться прожить еще немного. Но это теория, а на практике очень трудно высунуть голову из-за укрытия под свинцовый дождь. Ужасно хотелось верить, что опытный вояка Тарханов справится и без его помощи. Вадим скосил глаза. Как он и ожидал, майор не потерял самообладания, откатившись в сторону от огневой позиции, лежа щекой на земле и вывернув шею, что-то высматривал в бинокль. - Эй, командир, что делать будем? - Задача прежняя. Бери винтарь и осаживай все, что шевелится. Отползи еще дальше вправо, может быть, по пулеметам достанешь... "Парень держится хорошо, - подумал Тарханов, - пришел в себя быстрее, чем я ожидал". Чтобы подбодрить доктора, он бросил ему в утешение древнюю поговорку русских воинов: - Не дрейфь, док. Не мы первые, не мы последние... - Спасибо на добром слове. Ему очень хотелось ответить какой-нибудь подходящей к случаю остроумной иронической фразой, но все имевшиеся у него силы, душевные и физические, Вадим потратил на то, чтобы коротким и резким броском пересечь открытое пространство до камней, за которыми лежала винтовка. К счастью, и сама она, и, главное, драгоценный прицел оказались невредимы. Все вражеские пули теперь летели левее и ниже и казались уже совсем неопасными. Вадим дополнил патронами полупустой магазин, еще два сунул за голенища сапог, по-пластунски переполз на пару десятков метров правее. Щель между камнями, в которую он выставил ствол "СВД", была не шире ладони. Ляхов закурил и окончательно успокоился. Ему как раз хватило времени дотянуть сигарету до фильтра, и тут ружейно- автоматный огонь с той стороны резко ослабел, только тяжелый пулемет продолжал гулко бубнить, вслепую шаря трассирующими пулями по площадке перевала. Человек сорок несколькими группами поднялись в атаку. Вот им должно быть по- настоящему страшно. Или нет? Перспектива немедленно попасть в свой мусульманский рай превращает страх смерти в священный восторг? Но все же они бежали не слишком решительно, паля перед собой из автоматов и ручных пулеметов сплошными очередями, в белый свет по преимуществу. Ляхов предоставил их вниманию майора, а сам начал искать среди рыжих камней огневую позицию крупнокалиберного "гочкиса". И довольно быстро нашел. Пулемет притаился за зубчатым выступом, метра на три выше дорожного полотна, Вадиму виден был массивный ребристый цилиндр пламегасителя-компенсатора, вокруг которого то и дело расцветал бледно-желтый веер огня, и полускрытые пыльной дымкой контуры пулеметчиков. Ляхов выстрелил пять раз подряд с полусекундными интервалами и тут же залег, прикрывая собой винтовку. Характерный стук "гочкиса" исчез из общего звукового фона, ствол его косо задрался в небо. И в ответ с той стороны к Вадиму не прилетело ни одной пули. Значит, пулеметчики надежно выведены из строя, а стрелкового прикрытия у них поблизости не оказалось. Все, способные держать оружие, брошены на передний край. И словно в подтверждение внизу размеренно застучал "ПК" майора. x x x ... Боевики бежали дружно. Не слыша ответного огня, они постепенно смелели, ускоряли шаг, подбадривая себя хриплыми несогласованными воплями, так не похожими на дружный рев атакующей русской пехоты. Тарханов ждал. Он отчетливо, как это бывает на хорошей цветной фотографии, а не в жизни, видел и отдельные куски щебня на дороге, и красноватую пыль между ними, грязно-зеленые колючки по обочинам, словно плывущие в жарком мареве фигурки боевиков, постепенно, но удивительно медленно заполняющие пространство внутри и вокруг прицельного кольца. И особенно четко посреди этого библейского пейзажа он видел то место, где их положит. Всех. Дорога там слегка прогибалась, и группа атакующих оказалась словно на дне глиняной тарелки, отчетливо видимая и лишенная всякого прикрытия.. " Первый смертник поравнялся с назначенным ему Аллахом местом. Прикусив губу, Тарханов выжал спуск. Затыльник приклада заколотил в плечо, опять потянуло смешанным запахом сгоревшего пороха и ружейного масла. Сначала упал человек, в которого он целился специально, потом два, три на левом фланге, еще потом фигурки стали валиться одна за другой, но кое-кто продолжал бежать вперед. Наконец уцелевшие смешались, повернули обратно, и Тарханов стрелял в спины, и буро-зеленые силуэты снова падали, пока пулемет не смолк, проглотив последний патрон. Из зоны поражения сумели спастись едва ли больше дюжины. И вот тогда их накрыли минометы. Спрятанные за обратные скаты высот, где их не мог достать и Ляхов. Одуревший от грохота близких разрывов, от усиливающейся по мере приближения солнца к зениту жары, Тарханов откатился в кювет, под прикрытие массивных колес и кованой рамы вездехода. Калибр минометов был несерьезный, 50 миллиметров. Уже с 82-миллиметровым по горам особо не побегаешь. И это обнадеживало. По-настоящему опасным могло быть только прямое попадание, шансов на которое не так уж много. Корректировщика у бандитов не было, и большая часть мин падала или недолетами, в пропасть, или с шелестом пролетала над головой и рвалась на безопасном отдалении. В отличие от Ляхова, который только стрелял, Тарханову приходилось постоянно держать в голове всю картину боя, прогнозировать развитие ситуации, намечать возможные контрмеры. Первый контрольный срок прихода ожидаемой помощи уже истек, майор наметил второй и, на всякий случай, третий. Проблема была в том, что, если рассчитывать расход боеприпасов исходя из крайнего срока, возникала опасность не продержаться и до второго. Ему уже стало совершенно ясно, что какие-то форс-мажорные обстоятельства заставляют террористов прорываться на плато, не считаясь с потерями. Обычно бойцы самостоятельных бродячих шаек излишней боевой стойкости не проявляли и при малейшем отпоре разбегались кто куда, до более выгодного момента. Сейчас же они вели себя вроде мюридов Шамиля времен Кавказских войн. А раз так - следует любыми средствами не дать закрепиться у них внезапно прорезавшемуся боевому духу. Потом себе дороже обойдется. Он криком и взмахом руки указал Ляхову новую позицию, теперь - на левом отроге хребта. Единственно, откуда может к ним подобраться враг, если вдруг найдутся в отряде толковые скалолазы. А найтись могут, если там еще остались живые чеченцы. Во время коротких пауз во вражеской артподготовке майор опять стрелял, очередями покороче, чем вначале, и все время считал, сколько остается патронов. Иногда, откатившись под надежное прикрытие, торопливо выкуривал в три затяжки сигарету, черными от медной окиси руками набивал очередную сменную ленту. От жары, непрерывного грохота, вонючего дыма тротила мысли начинали путаться, а он все пытался сообразить, что же все-таки надо боевикам, ради чего они лезут с таким упорством на уничтожающий огонь? Наверное, потеряли уже половину банды, а лезут. Давно бы оттянулись назад, рассыпались по горам и шли к своей цели другими путями. Или все они тут одинаково сумасшедшие? Не понимал он и того, почему сам до сих пор жив. Да это было ему, в общем, безразлично уже. Просто пули, осколки и он оказывались все время в разных точках пространства-времени. Хотя каждое следующее мгновение все могло кардинально измениться. "Эх, сейчас бы "град" сюда", - с тоской подумал он. Ляхову было немного лучше. Он наблюдал тот шквал разрывов, который метался по площадке перевала, как бы из ложи бенуара. Лишь изредка мимо пролетал верещащий осколок или просвистывала пуля, шальная по преимуществу. В работе снайпера главное - без толку не высовываться, а выстрелив, тут же менять позицию. А вот Тарханов его восхищал. Как уж ему удавалось выжить среди частых всполохов разрывов, Бог весть. Но когда начиналась очередная атака, минометный огонь стихал, и тогда пулемет бессмертного майора снова начинал злобно стрекотать. Вадима подмывало кинуться вниз, поддержать оборону вторым пулеметом, но хватило здравомыслия оставаться там, где ему было указано. Потому что, минут через двадцать после того, как он занял позицию, из за зубчатой кромки скальной террасы вдруг высунулась голова, обмотанная зеленой тряпкой. За первым появились еще трое, с короткими автоматами за плечами. Нашлись-таки рисковые ребята, вскарабкавшиеся по почти вертикальной стене. Утерли пот со смуглых, в грязных разводах лиц и, не опасаясь неожиданностей, выставив перед собой стволы, скользящим шагом двинулись вперед. Не будь Тарханов столь предусмотрительным, тут бы и конец всей обороне. Перестреляли бы их сверху вниз в минуту. А так это сделал Ляхов. Ровно четыре беглых выстрела, когда последний бандит получил свою пулю раньше, чем успел упасть первый, и статус-кво восстановлено. К этому времени Вадим догадался о невозможности собственной смерти. Оказывается, все очень просто. По принципу "ретроградная амнезия". Известно, что если человек получает, допустим, удар палкой по голове и теряет сознание, то, очнувшись, он забывает все, непосредственно предшествовавшее удару. И потеря памяти на прошлые события может распространяться на разный срок, от нескольких секунд до минут и даже часов. Так вот, если я жив и мыслю сейчас, как я могу это делать, если через секунды или минуты буду убит? Став мертвым (а смерть - это тот же обморок, только без возврата), я не смогу вспомнить о том, что думал и делал перед смертью. Если я это делаю, значит, я в ближайшее время не умру! Эта идея пришла к нему скорее в виде смутной догадки и требовала дальнейших размышлений и уточнений. Другие-то, каким образом они умирают под нашими пулями? Значит, у них все происходит иначе. Ладно, главный вывод бесспорен, а теорией займемся позже... Вадим подполз к краю обрыва, осторожно выглянул. Отсюда ему открылась полная картина поля боя, от вражеских тылов и до позиции Тарханова. Буквально через пару минут выявилась интересная штука - имелся какой-то нервный узел, или мозговой центр колонны, вокруг которого все и кипело. Те бойцы, что были впереди, постоянно пытались атаковать, прорваться к перевалу, задние - суетились, мельтешили, как муравьи при пожаре, подносили мины к двум установленным посреди дороги минометам, стреляли, похоже, совсем не целясь, из винтовок и автоматов, обеспечивая огневую поддержку, высылали вперед новые группы резерва. А центр, около десятка ничем внешне не отличающихся от прочих боевиков, устроившихся в глубокой расселине скалы сразу за поворотом, оставался неподвижным. Похоже, там и помещался командир всей этой группировки, отсюда и идет импульс беспощадной воли, заставляющий всех прочих умирать безропотно и даже с азартом, как это делают пчелы, жалящие напавшего на улей медведя. Эх, догадались бы они с Тархановым с самого начала затащить сюда пулемет… В винтовке оставалось всего четыре патрона. В кого стрелять конкретно? Зато есть три гранаты в рубчатых оборонительных рубашках. Тарханов дал их Вадиму на крайний случай, предупредив, что одну обязательно надо оставить. - Дойдет вдруг до этого, не убьют и бежать некуда - последняя твоя. Рви кольцо и не горюй. Здесь не Европа, в плену ловить нечего. Соображаешь, о чем я? - Да уж не бином Ньютона. Кстати, а не помнишь, в чем там смысл? Поговорка в памяти осталась, а что это за штука - забыл напрочь. - Я - тем более. Что-то насчет "а" плюс "б" в квадрате, на что-то деленное или умноженное. И хватит трепаться, К бою! Ну, к бою так к бою. Ляхов прополз вперед еще пару десятков метров и, прикинув, что отсюда добросит наверняка, швырнул вниз одну за другой обе гранаты, со взрывателями, поставленными на удар. Как учили, отпрянул назад, чтобы случайно не задело. Осколки, разлетающиеся на триста метров, иногда имеют странную способность сдуру попадать так, что ни один снайпер не словчится. Первый взрыв внизу он услышал, а второго - уже нет. Вдруг его не то по голове ударило, не то скрутило эпилептическим припадком. Остатками сознания Вадим еще успел оценить это именно так. Мир долго вращался вокруг него, скалы тряслись и рушились, совершенно как в фильме "Золото Маккены", одновременно что-то непонятное сыпалось сверху. Мышцы, все сразу, что примечательно, сводило жесточайшей судорогой, и еще от рвотных позывов его корчило на острой щебенке так, что, мотая головой, он в кровь рассекал себе подбородок и щеки. Потом сознание погасло, не слишком быстро, как раз, чтобы Ляхов еще успел подумать, что вот оно то самое и есть. "Ретроградные секунды" перед смертью, в которые он решил не верить. x x x ... И так же сразу все прошло. Не оставив после себя никаких особенных последствий соматического типа. Единственно - в голове слышалось нечто вроде замирающего звона прекративших праздничный благовест колоколов. Еще через полминуты Вадим сообразил, что никакие не колокола, а обычные вертолеты приближаются. Догадка превратилась в уверенность, когда в лицо ударил горячий ветер и обвальный грохот турбин. Над перевалом косо скользнули силуэты сразу трех тяжелых "Си-60" огневой поддержки. В горячке и азарте боя, который они уже мысленно договорились считать последним, и Тарханов и Ляхов о такой возможности забыли и думать. Ляхов подхватил винтовку и заспешил вниз. ГЛАВА ТРЕТЬЯ ... Военврач сидел на камне, опираясь на винтовку, а за плечо его тряс средних лет летчик в синем комбинезоне. Приличный кусок времени выпал у Вадима из восприятия. Совсем низко над головой проворачивались по инерции лопасти ротора. На площадке хватало места только для одной машины, остальные две выписывали восьмерки над серединой ущелья и с их подкрыльевых пилонов то и дело срывались дымные полосы НУРСов. Летчик что-то говорил, но Ляхов не слышал его, слишком сильно гудел двигатель, да и голову заполнял неприятный, томительный, глухой, как сквозь вату, звон. И вообще он не очень хорошо понимал, где находится и что с ним происходит. Более-менее отчетливые впечатления остались только от самого момента взрыва и появления вертолетов. Все, что было до, словно подернулось густым туманом. И цветовая гамма вокруг казалась странной, он смотрел на мир будто сквозь толстое оранжевое стекло. Потом он увидел у себя в руках фляжку и сделал несколько длинных жадных глотков, с опозданием поняв, что там не вода, а коньяк. Что ж, тем лучше. - Где майор? - с трудом ворочая языком, спросил Ляхов. - Какой майор? Русские погоны у твоего напарника, капитан* он. Все в порядке, уже в машине, зацепило его, но не очень сильно. Пойдем, лететь пора. * В Российской армии чин капитана соответствует европейскому званию "майор". Обозначается погоном с одним просветом без звездочек, но относится к старшему комсоставу. Титулован - "ваше высокоблагородие". - Сейчас, - ответил Ляхов, - мне еще барахло забрать надо. А что же вы так долго, мы вас ждали-ждали. Еще бы десять минут - и конец. - Что значит долго? Как приказ получили - в полчаса уложились. Ляхов с недоумением посмотрел сначала на летчика, потом на свои часы. Он совершенно точно помнил, что последний раз они показывали без пятнадцати одиннадцать, и было это не меньше получаса назад, еще до того, как он разделался со скалолазами. А сейчас обе стрелки сошлись на цифре "X". - Постой, постой, братец, вы когда приказ получили? - Ровно в девять, у меня и в бортжурнале записано. Я ребят по тревоге поднял, боезапас уже загружен был, топливо долили и взлетели. В девять тридцать пять были над целью. Я как раз тебя увидел, ты нам фуражкой махнул и показал, куда ракеты пускать. - Ни хрена не понимаю! - Вадим потряс часы, приложил к уху. Шли они нормально. Оставалось предположить, что он просто в горячке боя перепутал большую стрелку с маленькой. - А вы молодцы, ребята. Сколько накрошили вдвоем! Теперь вертите дырки для орденов. Глядишь, под это дело и нам что-нибудь обломится... Ляхов хотел спросить, как зовут его спасителя, но тут же забыл о своем намерении. Все же сильно не по себе ему было. Ладно, успеется, мелькнула, похоже, такая мысль. Не последний день живем... Он повернулся и пошел не туда, где оставил среди камней и футляр с принадлежностью от винтовки, и санитарную сумку, и китель, а вниз по дороге. Вид густо покрывающих дорогу тел, пробитых его и Тарханова пулями и посеченных разрывами ракет "воздух-земля", отнюдь его не расстроил. Смотрел в лица бородачей и почти безусых юнцов, разномастно одетых в пятнистые комбинезоны, халаты, старые английские кителя-хаки и не чувствовал совершенно ничего. В смысле раскаяния или душевных терзаний. Ну, накрошили кучу бандитов, озверевших то ли от анаши, то ли от ложно понятого религиозного и национального долга, так на то и служба. Присяга и все такое. Переживания героев Ремарка в Мировой войне были ему совершенно чужды. "Нет, я понимаю, контузия, - думал он профессионально, несколько удивляясь охватившей его эмоциональной тупости, - но все же... " За поворотом, как раз там, куда он бросил свои гранаты, Ляхов увидел мертвых ослов с двойными серыми вьюками на спинах, убитых погонщиков, а чуть дальше - лежащего на спине пожилого араба или перса в зеленой чалме и новом коричневато-рыжем мундире неизвестного фасона. Ни в одной из европейских армий таких не носили. И на ногах тяжелые ботинки с крагами. Отброшенные взрывом, напротив старика разбросали ноги и руки еще два бойца помоложе, в таких же униформах. Между ними завалился на бок зеленый алюминиевый цилиндр с крышкой на барашках, похоже, армейский походный термоконтейнер, оснащенный брезентовыми лямками для переноски за спиной. В его боках тоже выделялись дырки и вмятины от чугунных осколков. Жрать они, что ли, собирались, перед тем как он бросил свои гранаты? Но это все ерунда, никчемные проблемы переставших жить людей. А вот кое-что поинтереснее... Перебитой и вывернутой в локте рукой с торчащими бело-розовыми костями хаджи* сжимал кривую саблю в богато украшенных ножнах и сверкающим россыпью камней эфесом. Сабля наполовину вытянута из ножен, будто в последний момент ее хозяин собирался пустить ее в дело, да не успел. * Хаджи - мусульманин, совершивший паломничество в Мекку - Ляхов нагнулся и вырвал оружие из начавших костенеть пальцев трупа. Сунул под мышку. Хорошее будет пополнение прадедовской и дедовской коллекции трофеев. Есть там палаши немецких кирасир, сабли венгерских гусар, много всякого российского холодного оружия, а теперь будет и настоящая бедуинская сабля. Дальше идти ему не захотелось, да и сил не было. Вадим собрался повернуть обратно, но что-то заставило его наклониться над контейнером. Через самую большую пробоину он увидел отнюдь не плов и не гороховый суп, а сломанные и раскрошенные электронные панели, торчащие обрывки проводов. Радиостанция, что ли? Не слишком похоже. Сделав некоторое умственное усилие, Вадим подумал, что следует взять эту штуку с собой. Может быть, пригодится связистам или кому-нибудь еще. Забросил ремень на плечо. Весу в трофее было килограмм десять. На не слишком верных ногах побрел обратно. Отсюда их позиция на перевале была почти неразличима. Камни, за которыми стояли пулеметы, сливались с общим серо-рыжим фоном пейзажа, бойниц и совсем не было видно. Но когда подошел поближе, то увидел, что валуны иссечены пулями сплошь, что называется, не оставалось на них живого места. Он медленно шел обратно по дороге смерти, вяло размышляя, радоваться ему, что выжил все-таки, или горевать. Отчего вдруг горевать нужно, Вадим не слишком понимал, но чувство было отчетливым. Над головой скользнули почти бесшумно две тускло-синие тени с большими белыми шестиконечными звездами на бортах. Израильские "Супер-Алуэтт" с турбовинтовыми движками, не ревущими, как дизели русских вертолетов, а глухо свистящими. Один пошел на посадку за спиной Ляхова, а второй ушел на восток. x x x ... "Сикорский" долго гремел и трясся над горами, и Ляхов постепенно вернулся к ощущению реальности. Сугубо помогли еще несколько глотков из фляжки второго пилота. Тарханов лежал рядом на куче брезентовых чехлов и был без сознания, но состояние его у Вадима опасения не вызывало. Буквально в самый последний момент капитан не уберегся. Один осколок мины, наверняка рикошетный, ударил его в левую бровь и наискось ушел к затылку, но кости черепа не пробил, а второй распорол китель и не очень глубоко - длинную мышцу спины. Конечно, крови вытекло порядочно, с пол-литра, но повязка наложена, тюбик противошоковой смеси введен, состояние, как говорится, соответствует тяжести диагноза. Обойдется. Если, конечно, не разовьется от травмы отек мозга. Самое интересное, что у Тарханова имелась в машине тяжелая каска-сфера, и, если бы он ее надел, был бы сейчас в полном порядке, но понятия офицерской чести не позволили. Как, мол, так, я буду в каске, а боевой товарищ - без. x x x ...Пилот не стал тянуть до военного аэродрома, имея на борту тяжелораненого офицера, а, связавшись по радио, посадил машину на каком-то израильском гражданском, куда уже подали санитарные машины. Вдоль взлетно-посадочной полосы стояли крыло к крылу многочисленные частные авиетки, двух, и четырехместные. Помогая выгружать носилки с Тархановым, Вадим совершенно не обратил внимания, как из открытой дверцы самолета человек в пестрой гавайке и ермолке-кипе верующего иудея, успевший, очевидно, ухватить какие-то обрывки информации, несколько раз щелкнул Ляхова профессиональной камерой с телеобъективом. x x x ... Большие штабы всегда вызывали у Вадима ощущение, близкое к тому, какое бывает после нескольких часов хождения по Эрмитажу или Лувру, - смесь усталой скуки и раздражения. И попадая в таковые (штабы, а не музеи), стремился по мере возможности поскорее оттуда удалиться. Благо в его чинах и должности это случалось не слишком часто. Сейчас все было иначе. Ляхов, подкрепивший алкоголем и без того обостренное пережитой опасностью чувство самоуважения, почти совсем успокоился и "вошел в меридиан", как выражаются моряки. Оттого держался уверенно и с достоинством, как и подобает человеку нетщеславному, но вполне знающему цену себе и своему поступку и не собирающемуся эту цену умалять. Он хотел сначала заехать к себе в санчасть, умыться и переодеться, а потом уже являться "на расправу", но сопровождающий офицер подрулил сразу к двухэтажному кирпичному коттеджу справа от КПП. Неизвестно, как это вышло, но первым его встретил на пороге штаба бригады начальник оного, подполковник фон Брайдер, отношения с которым у Ляхова были сложные. С самого первого дня вступления Вадима в должность. Только-только он познакомился с личным составом, принял по списку штатное имущество и погрузился в изучение оставленных ему предшественником документов, как в кабинете раздался телефонный звонок. - Господин капитан, - услышал Ляхов голос оперативного дежурного. Следует отметить, что поскольку погон военврача 3-го ранга отличался от общеармейского капитанского только серебром плетения и ярко-зеленым просветом, то никто и не затруднялся произносить три слова вместо одного. - Господин капитан, вам следует явиться в штаб и расписаться в книге приказов. Прогулявшись пару сотен метров по центральной линейке от медпункта до штаба, Ляхов вошел в остекленную выгородку дежурного, полноватого поручика, слишком пожилого для своего чина. - Что тут у вас? - Извольте расписаться. Согласно приказу начальника штаба вам следует сегодня в двадцать два ноль-ноль заступить старшим городского патруля. - Че-его..? - нецензурно удивился Ляхов. - Старшим патруля, - терпеливо повторил поручик Бойко. - Все штаб-офицеры в очередь ходят в патруль. - Интересно, какой дурак это придумал? - не имея в виду ничего плохого, просто так вырвалось, поинтересовался Ляхов. - Если вам угодно - то я. На основании устава внутренней службы и положения о статусе Экспедиционного корпуса на зарубежных территориях. Ляхов обернулся. На середине лестницы, ведущей на второй этаж, внушительно возвышался сам вышеупомянутый подполковник фон Брайдер. Его летний кремовый китель был туго стянут застегнутым на первые дырочки ремнем, лицо выражало одновременно и уверенность в себе, и некую обиду. - Прошу прощения, господин подполковник (еще одна тонкая бестактность, в личном общении приставку "под" следовало опустить), но я предполагал, что здесь виноват не иначе как один из штабных писарей. Кому еще могло прийти в голову... - О чем вы? Я сказал - на основе Устава каждый старший офицер должен как минимум еженедельно состоять начальником патруля. Сегодня - ваша очередь. Ляхов возликовал. Как сейчас великолепно можно позабавиться, жаль только, что в присутствии поручика, всего лишь обер-офицера, нельзя говорить того, что он собрался сказать. - Прошу прощения, господин подполковник, не пройдем ли мы в более уединенное помещение? - Зачем? Расписывайтесь в журнале - и приступайте. - Но все же... Когда, наконец, с трудом сдерживающий улыбку Ляхов увлек фон Брайдера в тупичок коридора, тон его стал совсем иным. Жестким и даже непочтительным, но только для понимающего человека. Тут уже сказался пример отца - крупного чиновника-администратора. - Позволю вам напомнить, ваше высокоблагородие, что приказом военного министра от такого-то года за таким номером категорически запрещается привлекать офицеров медицинской службы к нарядам, прямо не связанным с исполнением ими своих профессиональных обязанностей. - Вы служите у меня в строевой бригаде, - сорвался Брайдер, - а то, о чем вы говорите, относится к госпиталям и прочему. - Не имею возражений. Напишите мне только, пусть и в журнале - "во изменение и дополнение приказа военного министра приказываю... ". И распишитесь. Через две минуты я возглавлю не только патруль, но и похоронную команду, если потребуется. Естественно, все происшедшее мгновенно стало известно всем офицерам бригады, отчего авторитет доктора существенно вырос, а подполковник, отчего-то вообразивший, что подробности инцидента разгласил сам Ляхов, затаил на него, выражаясь словами классика, "некоторое хамство". И вот сейчас Ляхов встретился именно с этим человеком. - Докладывайте, - мрачным тоном предложил фон Брайдер, когда они оказались в его кабинете с огромной рельефной картой Израиля и примыкающих территорий, исполненной двумя солдатами срочной службы в обмен на досрочную демобилизацию. Ляхов доложил, показав на карте, где, что и как произошло. - Ну и какого черта вы во все это влезли? Граница нашего района - вот, а воевали вы - вот, тем самым, вторгнувшись на сопредельную территорию и создав предпосылки для дипломатического конфликта. - Не ко мне вопрос, господин подполковник. Насколько я знаю - капитан Тарханов - комендант этой зоны, соответственно решение принимал он. Я же в меру сил выполнял его приказы. - А он вам начальник, чтобы его приказы выполнять? Что-то в других случаях вы гораздо лучше помните свои права... господин военврач третьего ранга. Насколько мне известно, представители вашей профессии вообще не имеют права принимать участие в боевых действиях. Согласно Гаагской конвенции. - Согласно упомянутой вами конвенции, - начал заводиться Вадим, - в боевых действиях не имеют права участвовать врачи-некомбатанты, то есть лица, носящие не военную форму той или иной воюющей стороны, а лишь нарукавную повязку с красным крестом либо с таковым же полумесяцем. А поскольку медицинскому составу Российской армии присвоена соответствующая форма, погоны, которые я имею честь носить, а равно и табельное оружие, то в случае угрозы как находящимся под нашим попечением раненым, так и нам лично мы имеем право участвовать в боевых действиях наравне с прочими военнослужащими. Что, впрочем, должно быть вам известно и без моего доклада. Неизвестно, чем бы закончилась эта "беседа", поскольку Брайдер начал заметно накаляться, а в гневе он иногда умел быть страшным, а Ляхов уступать не собирался, принадлежа к тому типу людей, которые отнюдь не боятся собственного начальства больше, чем неприятеля. Но загудел зуммер селектора. - Что? Так точно, подполковник фон Брайдер, господин генерал. Ляхов? Так точно, у меня. Да, разговариваем. Имею к нему серьезные претензии. Что? Так точно, понял, слушаюсь! Начальник штаба положил трубку, вытер пот со лба обширным клетчатым платком. - Значит, это... Приехал заместитель комкора генерал Филиппов. Желает вас видеть. Значит, так, что тут у нас - это наши дела, семейные. А там - смотрите. Не забывайте, по службе к вам есть серьезные замечания. Думаете, я не знаю, как ваши бойцы на подработки к местным торговцам ходят? А начальник медснабжения корпуса на вас докладную писал по поводу нерационального расходования казенного спирта. Так что имейте в виду. Однако если что, мы вас в обиду не дадим. Своих не сдаем. И рекомендации будут самые благоприятные. - Слушаюсь, господин полковник. Душевно благодарен. В принципе, он был совсем неплохой человек, только зануден моментами и излишне самоуверен. А так, служить с ним было можно. Гадости если кому и делал, так только по приказу свыше и без всякого удовольствия. Ляхов сейчас испытывал странное чувство. В медицине это называется "дежа вю". То есть как будто все происходящее с ним уже было. И этот разговор с Брайдером тоже. Вадим знал, что и кем будет сказано, на две-три фразы вперед. В зависимости от темпа разговора. Звонок от генерала он тоже предвидел и ничуть не удивился, когда он прозвучал. Вернее, он-то удивился, но именно тому, что ждал его, и все вышло именно так, как следовало. - Да, а что тут у вас? - вдруг заинтересовался подполковник, обратив внимание на саблю, завернутую в плащ-накидку и небрежно брошенную на просторный деревянный диван в углу кабинета. Обычно такие диваны стояли на железнодорожных вокзалах, в залах ожидания первого класса. Массивный, темно-желтого дерева, без всякого лака матово сиявший от более чем столетней полировки суконными штанами пассажиров. Ляхов присмотрелся и с удивлением сотрудника Шлимана, раскапывавшего Трою, увидел, что и вправду на спинке дивана глубоко вырезан причудливый вензель "ЮЗЖД" (то есть Юго-Западная железная дорога) – и небольшой двуглавый орел сверху. Выходит, кто-то во время оно исхитрился привезти сюда этот диван из самой Одессы или любой станции между нею и Екатеринославом. - Вы о чем, Юрий Манфредович? - прикинулся непонимающим Ляхов. - Вот это. Сабля? - А! Да так. Подобрал на поле боя. Типа трофей... Кстати, имею право, - и Вадим привычно забубнил статьи уставов и конвенций, признававших за военнослужащими использовать подобранное на поле боя оружие и. снаряжение, отнюдь не относя данное деяние к статье "мародерство". Но Брайдера волновало совсем не это. Он вцепился в саблю, извлек ее из ножен, жадно осмотрел, только что не обнюхав клинок, и вдруг начал читать Ляхову лекцию об истории холодного оружия, вполне толково, хотя и монотонно излагая все, что накопила к этому времени мировая археологическая мысль. Вадим успел уловить разницу между египетскими, греческими и римскими пехотными и кавалерийскими мечами, узнал, что двуручных мечей вообще нигде на вооружении не состояло, а если где в музеях они и экспонируются, то являются копией с единственного, впрочем, давно утерянного образца, изготовленного для театрализованного карнавала при дворе короля Отгона Первого. Сабля же представляла собой тип так называемой гурды, выкованной из натуральной дамасской булатной стали, ничем не уступающей пресловутым японским мечам, сиречь "катанам", которые после нескольких тысяч проковок могли рассекать наплывающий на них по ручью осенний лист. - Да вот, любуйтесь... Подполковник сначала легкими движениями заточил концом клинка синий карандаш "Тактика" до тонкости шила, потом подбросил в воздух свой носовой платок и попытался разрубить его в полете, но не попал. Не смутившись, фон Брайдер сообщил Вадиму, что такими клинками свободно можно подпоясаться. Подпоясаться тоже не удалось, но в крутую параболу сабля согнулась и выпрямилась без всякой остаточной деформации. Слегка балдея от потока информации. Ляхов приготовился выслушать еще и сравнительные характеристики арабских, турецких, русских драгунских сабель и шашек всех двенадцати российских казачьих войск, как телефон зазвонил снова. - А? Что? Да-да, идем. Просто завершали формальности. Брайдер раздраженно бросил трубку. - Да опять генерал этот, мать его туда, так, обратно и с перевертом в центр мирового равновесия! Поговорить с человеком не даст. Слушай, капитан, а я и не знал, что ты так здорово в оружии соображаешь. Это при том, что Вадим за последние десять минут не промолвил ни слова. - Вот так служишь, служишь с людьми и вдруг открываешь их с совершенно новой стороны. Поехали бы мы с тобой ко мне в родовой замок... Ну, это недалеко от Мальборка. Возле Минска. Я б тебе показал коллекцию. Так что, саблю продашь? - В смысле? - оторопел Ляхов. Вроде как на эту тему они точно не говорили. - При чем смысл? Продашь, нет? Пятьсот шекелей даю. - Пардон, кригскамрад*, я пока при деньгах, и меня генерал ждет. А вот если на хранение оставить... * Кригскамрад - боевой товарищ (нем.). - Не хочешь? Зря. А оставить можно. Вот здесь. Подполковник открыл аляповато раскрашенный под дуб железный шкаф, где хранились пачки каких-то пыльных папок. - Клади, куда со всем этим, право... Ляхов сложил и шашку, и контейнер, и даже свою медицинскую сумку на дно шкафа. Только винтовку оставил при себе. Брайдер запер дверцу и протянул Вадиму бронзовый, с широкими фигурными бородками ключ. - Держи. - Да зачем, что вы, я и так, - по-интеллигентски стал отнекиваться доктор. - Бери, бери. Мало ли что. Будешь потом опять болтать не по делу. Ляхов сунул ключ в карман, щелкнул каблуками, отдал честь, второпях - левой рукой, поскольку в правой держал винтовку, и заторопился к выходу. x x x ... Поскольку Тарханов был срочно отправлен в госпиталь, вся первоначальная слава досталась одному Вадиму. Обычно в строевых частях, расквартированных в метрополии, по команде передаются только рапорты, обрастая по пути резолюциями и комментариями, упомянутые же в рапортах люди остаются на своем месте. Но сейчас начальство решило отступить от установленных канонов. Вероятно, им, начальством, руководило естественное любопытство. Не каждый день и даже не каждый год полуштатские военврачи вступают в бой с целым вражеским батальоном (если перевести численность разгромленной банды в понятные категории) и побеждают без единой царапины. Проходя через приемную перед кабинетом генерала, он услышал негромко брошенную каким-то полковником-порученцем, которых немало здесь толпилось, фразу, заставившую его усмехнуться: - Хрен знает что! Подвезло этому лекарю. Лучше б из нас кто-нибудь на его месте оказался... Наконец Ляхов оказался на ковре (в буквальном смысле, красивом багдадском ковре) посреди огромного кабинета целого гвардейского генерал-лейтенанта, как был, в продранных на коленях бриджах и пыльных сапогах, исцарапанных и потертых на носках до белизны о щебенку. Только китель, который Вадим перед боем снял, оставался достаточно чистым, а грязь, кровь и пот с лица он успел смыть еще на аэродроме из водоразборной колонки. Доложившись, смотрел он на генерала независимо и как бы даже дерзко, памятуя о словах, услышанных в приемной. И продолжал эксперимент, пытаясь угадать, совпадет ли поведение генерала с тем, как оно ему представляется. Сам он надеялся на награду, прямо сейчас извлеченную генералом из сейфа. Правом награждать отличившихся на поле боя командование корпуса обладало. До креста "За боевые заслуги" первой степени включительно. - Кто вы по должности, капитан? Вадим ответил. Генерал негромко выругался. Ляхов не уловил,