- Ну что же с тобой случилось? От обычной женщины она отличалась тем, что по профессии была инопланетной разведчицей, эмоциональный порог был у нее повыше, и она умела держать себя в руках и говорить почти спокойно там, где другая уже забилась бы в истерике. Он рассказал о внезапной встрече с Антоном. - Ох, не выношу я его. Ненавижу! - Потому, что форзейль - твой природный враг? - Нет. Это меня давно не интересует. Как человека терпеть не могу. Если бы не он, мы жили бы сейчас на Валгалле, как Адам и Ева в Эдеме, и вообще ничего не знали. Ни о чем. Мне бы хватило... Андрей подумал, что ничего больше ей говорить не стоит. Слишком много сил Ирине стоило забыть о своем аггрианском прошлом, заставить себя жить и чувствовать, как простая земная девушка. Начни она сейчас снова вникать в тонкости межгалактических отношений, и неизвестно, чем это закончится. А все практические вопросы гораздо проще решать со свободной от комплексов Сильвией. ...Постояв минут десять под жесткими струями контрастного душа - от пяти до сорока градусов Цельсия и обратно, Новиков переоделся в подчеркнуто нейтральный костюм - цветная рубашка, шейный платок, светло-синие брюки, белый пиджак - и отправился наносить визит вышеупомянутой леди Спенсер. Избавившись с помощью Ирины от сексуального напряжения, он мог не бояться попасть под обаяние чар Сильвии, против которых не смогли устоять ни Бе-рестин, ни Сашка. Что и неудивительно, аггрианка умела себя подать, и отстраненно Андрей понимал, в чем суть и сила ее приемов. Понимал и старательно по-дыгрывал, дабы лишить ее желания придумывать что-то более тонкое и сложное. Для переговоров он избрал кормовой балкон парохода, где стюард накрыл столик с кофе, фруктами, мороженым и бутылкой "брюта" в ведерке со льдом. - Твоя подруга не будет ревновать? - спросила Сильвия, отработанным жестом поправляя падающую на глаза прядь волос и одновременно закидывая ногу на ногу так, чтобы и это не осталось незамеченным. - Да зачем ей? - простодушно улыбнулся Новиков. - Есть французское выражение: "Ля плю белль фий не пе донне плю ку элле а", - с ужасным прононсом произнес он, - что, как я догадываюсь, означает: "Даже самая красивая девушка не может дать больше, чем она имеет". Так чего же ей ревновать? - Вот как? - Сильвия, кажется, слегка растерялась. - А чего? Если я хочу быть с ней, я буду с ней. Захочу уйти - она меня не удержит. Пожелаю провести с тобой в постели час или два, если ты согласишься, конечно, - Новиков изобразил полупоклон, - а потом снова вернусь к ней же, она ничего не потеряет. Посему оставим эту тему. Поговорим по делу. В результате проведенных мною оперативных действий я выяснил, кто и зачем работает против нас на Западе. Да если бы только на Западе. Вопрос вообще стоит так, жить нам или превратиться в информационный пар... И он изложил положенную ей часть информации. Наученный горьким опытом, и не только своим, Андрей решил сделать так, чтобы никто, включая ближайших друзей, не располагал всей полнотой картины. Для их личной и общей безопасности. - Ты согласна съездить в Лондон и поработать там по своим старым каналам? Нужно будет выйти в круги Ллойд-Джорджа, Черчилля, старой аристократии, самых серьезных финансистов. Разместить в банках такие суммы, чтобы Ротшильды, Куны и Леебы, прочие братья Бруксы бегали за тобой и спрашивали: "Что вам угодно, леди Спенсер? Чем можем служить вашей милости?" Ему нравилось демонстративно, к месту и не к месту называть на "ты" эту рафинированную аристократку, надменную и очень красивую женщину. Привыкшую совсем к другому обращению. Она положила на столик руки с покрытыми золотой пылью ногтями, долго смотрела на Андрея молча, подрагивая загнутыми ресницами. - Разумеется, согласна, - сказала наконец, переведя взгляд на маслянисто блестящие волны под кормой парохода. - Только ведь ехать до Лондона не меньше недели. Можем не успеть. - Старые игры кончились. Пойдешь через прямой канал. Будешь все время на связи. Золото и деньги через него же перебросим. В твой особняк. Только вот, твоя... Как сказать - "двойница", "предшественница", - она не помешает? - Думаю - нет. - Сильвия снова улыбнулась странно, с каким-то ускользающим выражением. - Только хотелось бы более подробных инструкций. Замысел, конечная цель, допустимые средства. - Средства - любые. Не до сантиментов сейчас. Замысел ты в общем представляешь, не надо изображать девичью наивность. Цель - чтобы в ближайший месяц ни одна сволочь и не подумала предпринять какие-то практические меры против Врангелевской России. Под страхом отставки, полного разорения или физического устранения... - Скажи, Андрей, ты специально так грубо себя ведешь? - спросила Сильвия не то чтобы с обидой, но расстроено. Будто и вправду искренне пыталась с ним флиртовать, преодолевая гордость, а он дал понять, что ее чувства ему безразличны. - Конечно. Я рассчитываю на тебя, как на жесткого и закаленного бойца, эксперта по тайным операциям. И не желаю поддаться твоим женским чарам. А то какая же может быть война, если командир ставит задачу направляемой в тыл врага разведчице, а сам думает не о деле, а о том, какова она в постели... - Хм, - покачала она головой, - ты и вправду абсолютно честен, говоришь, что думаешь. Я это ценю. Можешь на меня рассчитывать. И в том и в другом смысле. Новиков рассмеялся. - Спасибо, леди Спенсер. Я тоже ценю ваши добрые намерения. Закончим с первым, поговорим и о втором. Спасибо за приятную беседу. - Он приложил руку к сердцу и встал с намерением откланяться. - Подожди, Андрей. Ты даже и шампанское не откупорил. Невежливо. Надо бы поднять бокал за успех... - Конечно, конечно. Увы, я и вправду стал крайне бестактным... Они сдвинули краями нежно зазвеневшие бокалы. - И последний вопрос. Ты действительно принадлежишь к старой русской аристократии? - Твой род с какого века ведет отсчет? -вопросом на вопрос ответил Новиков. - С тринадцатого. Первый сэр Спенсер участвовал в шестом Крестовом походе... - Забавно. Мой род чуть постарше, очевидно, но, согласно документам, один из моих достоверных предков сражался на Калке, а это почти одновременно с твоим - тысяча двести двадцать третий, тысяча двести двадцать восьмой... Интересно... Ну так я пошел, дел слишком много. Сейчас появится Берестин, мы тебе подготовим все необходимое. Не прощаюсь. Новиков легко коснулся губами тонкого запястья Сильвии и, не оборачиваясь, скрылся за дверью, ведущей в кормовой салон. Аггрианка (а почему, кстати, аггрианка, если так легко ассоциирует себя с родом, послужившим базой ее личности?) осталась одна. Положила подбородок на сцепленные замком пальцы и замерла, глядя на синеватый холмистый берег. То ли размышляя о предстоящей работе, то ли грустя неизвестно о чем... ...Берестин шагнул в каюту прямо из будки штабного "урала", в котором объезжал участок фронта, намеченный для демонстративного отвлекающего удара. Требовалось показать красным, что обольщаться им не стоит и стратегическая инициатива полностью принадлежит Русской армии. Генеральская форма, уже достаточно обношенная, сидела на нем столь естественно, что в войсках его принимали как своего. А то, что никто не помнил Берестина по дореволюционной службе, как бы и не замечалось. Мало ли в армии генералов, выслужившихся за три года из капитанов и подполковников. А Россия велика, и офицеров в ней достаточно, в том числе и пришедших из запаса и отставки. Поздоровались, сели в кресла по обе стороны низкого журнального столика, закурили располагающие к неспешной беседе сигары. Вначале поговорили о войне, так, как воспитанные люди говорят о погоде. Новиков в шутливой форме рассказал о своих делах с чекистами. Алексей, в свою очередь, сообщил забавные эпизоды из жизни ставки Верховного. - Ну и? - первым не выдержал Берестин. - Чего тут "ну"? Отвлеклись слегка, и слава Богу. Помощь мне твоя нужна. И твой хваленый компьютер. Сможешь подготовить материал на пару десятков самых опасных для нас и наиболее способных деятелей красных? Чтобы в результате обрисовалась картина широкого антисоветского заговора, вроде как дело Тухачевского в тридцать седьмом? - Без проблем. Только мне надо знать, кому материал будет адресован, чтобы сработать все абсолютно убедительно. И что требуется - голый оговор или конкретные доказательства? - Новиков увидел, что Алексей с ходу понял его замысел, хотя и не мог знать, насколько далеко простирается интрига. Он, скорее всего, вообразил, что Новиков решил просто выбить из игры верхушку военного руководства для облегчения последнего этапа войны. Пришлось объяснять. - О, это и вправду здорово! Изящный поворот, скорее в восточном, чем в европейском стиле. - Еще бы! Византийцы мы, чать. Равно как и скифы, если верить Блоку. Посему давай документы готовить на полном серьезе. С перехваченными письмами, доносами особистов, телеграфными переговорами, какими-то выкраденными из штаба Врангеля документами. Чтобы в случае чего и для трибунала хватило. Только мы и без трибунала обойдемся... - Пошли. Сразу и займемся. Правда, помощь Олега потребуется, сам я так компьютер не запрограммирую, он же у меня на решение чисто военных задач настроен. Часа через три, которые Левашов провел за клавиатурой, а Новиков с Берестиным за пивом с таранью, принтер начал выдавать требуемые бумаги. Причем совершенство форзейлианского аппарата было таково, что документы он создавал безукоризненные. Рукописные на листках школьных тетрадей, отпечатанные слепым шрифтом на оберточной бумаге, оттиснутые аппаратом Бодо на телеграфных лентах... Доносы агентов и "доброжелателей", собственноручные показания якобы арестованных изменников и пленных сотрудников белой контрразведки. Короче говоря, собранных в клеенчатую папку материалов хватило бы, чтобы подвести под расстрел всех красных командармов и начальников Губчека, половину членов Политбюро и дюжину наркомов. Такую бы машинку в свое время товарищу Ежову, и незачем было бы держать в НКВД десятки тысяч костоломов. - Что-то мне сдается, наша затея начинает погано пахнуть, - сказал вдруг Берестин, пролистав пачку бумаг. Новиков воззрился на него с изумлением. - Ты же только что восхищался моей идеей. И передумал? Убивать солдат на фронте, по-твоему, лучше, чем устранить чужими руками их командиров? - А... На словах ты прав, конечно, а вот все равно с души воротит. Солдат и стукач - все ж таки две большие разницы. И когда я весь материал целиком увидел, жутковато стало. - Брось, Леша, - неожиданно вмешался Левашов. Неожиданно для Берестина, который не знал всего того, о чем успел договориться с Олегом Новиков. И позиция еще вчера просоветски настроенного товарища поразила Алексея. - Ничего тут такого нет, о чем ты страдаешь. Не стукачество это, а стратегическая дезинформация. Сечешь разницу? - Левашов выключил компьютер и развернулся на винтовом кресле. - Тем более что эта деза - только первый этап. Дальше еще интереснее будет... - Ну-ка, ну-ка. Что вы там еще придумали, поделитесь, Талейраны... Выслушав, Берестин отодвинул от компьютера Левашова, начал набирать команды теперь уже по своей, военно-стратегической программе, вводя новые параметры в отработанный план кампании. - Как раз сейчас уместно будет произвести отвлекающую операцию на тамбовском направлении. Силами одной-двух дивизий нанести внезапный удар с имитацией далеко идущих целей. Если красные примут его всерьез, им придется перегруппировывать войска и разворачивать их фронтом в обратную сторону. Тогда Антонов получит свободу действий в уже занятых им районах. В любом случае на пару недель красные тылы будут дезорганизованы... - Вот и действуй. Только сначала подготовь к переброске в Москву всех оставшихся "басмановцев" и десяток БТРов с боеприпасами. А ты, Олег, сделай на всех по комплекту красноармейской формы, самого нового образца, с красными и синими "разговорами" (на тогдашем жаргоне - поперечные клапаны на гимнастерках и шинелях). - А оружие? - Да черт с ним, давай те же самые "СВТ". На фронте они уже знакомы и здесь к месту будут. - Нет, в кремлевских коридорах и закоулках не пойдет, длинная, неудобная. Почти полтора метра... А иногда секунда все решает. Пока поднимешь, пока прицелишься... - Согласен. Тогда пусть будет "СКС". И патронов выдать штук по двести на ствол, уже в обоймах... ...По большому кругу, через Воробьевы горы, Новиков выехал к монастырю. В пути он подробно проинструктировал Агранова и вручил ему коричневую папку. - Запомни, Яков Саулович, я вполне уважаю твои классовые и национальные чувства, но упаси тебя Бог снова начать двойную игру. Если сделаешь, как приказано, и себе обеспечишь достойную жизнь, и миллионы людей спасешь от того, что хуже обыкновенной смерти. Мне о грядущих перспективах даже рассказывать не хочется. Ты, конечно, большая сволочь, только не обижайся, это просто диагноз, а не личное оскорбление. Ни в чем неповинных людей вы перебили бессчетно, но все это цветочки. Знал бы ты, какие газовые камеры, крематории и душегубки вас ждут, сегодня же от тоски на собственном ремешке повесился бы... Удивительно, но Агранов поверил ему сразу. Тон, которым Новиков говорил, и выражение его лица подсказывали, что все это непонятная пока, но правда. И холодок пробежал у чекиста между лопатками. - Можешь у Константин Василича спросить, если ему больше, чем мне, доверяешь. Я устрою вам встречу. Через год-другой твои начальнички передерутся, как пауки в банке. Не знаю, сам не видел, как натуральные пауки себя в такой ситуации ведут, но с вашими так и будет. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сталин и прочая и прочая... начнут мочить друг друга в лучших традициях древней Византии. Вашими, между прочим, чекистскими руками. Что потом бывает с преторианцами, знаешь? Но и это все семечки. В ответ на ваши здешние подвиги в мире такое начнется... Нет, кто не видел, не поверит... Новиков передернул плечами, одной рукой придерживая руль, сунул в рот папиросу. Агранов поднес огоньку. - Я все-таки тебя за сравнительно нормального человека считаю, почему и разговариваю. Можешь себе вообразить устроенные с учетом всех достижений науки фабрики уничтожения, где ежедневно перегоняют через трубу на небо десяток тысяч человек, причем в основном - евреев? За пять лет - шесть миллионов. И виноваты в этом будете вы. Ты лично и твои коллеги... В том, что впервые в мире массовый террор развязали и другим показали, что такие вещи в двадцатом веке вполне возможны, а еще в том, что все остальное человечество до смерти перепугали, настолько, что оно на любые зверства само стало способно, лишь бы у себя победы коммунистов не допустить. - Как это можно - шесть миллионов? Через трубу... Какую трубу? - Услышанное от Новикова действительно было за пределами даже его чекистского воображения. - Крематория. Технически очень просто. Сначала людей свозят поездами в заранее подготовленное место, потом ведут якобы в баню. Вместо воды через душевые рожки пускают газ. Называется "Циклон-Б". За один раз травят двести-триста человек. Трупы отвозят в крематорий - и в трубу. Газовую камеру моют, проветривают - и новый заход. Мужчин, женщин, детей - всех вместе. И так круглые сутки, исключая воскресенье. В воскресенье кандитаты на ликвидацию отдыхают, лучшие музыканты Европы играют на скрипках и прочих инструментах, детишки между клумбами прогуливаются, а цветы на клумбах красивые, человеческим пеплом удобренные... Это вы людей грубо кончаете, неэстетично, по-хамски, прямо скажем, а в Европах люди с пониманием, там и убивают с использованием всех современных достижений прогресса... Новиков повернул голову, и Агранов увидел на его губах страшную, кривоватую улыбку. Такая иногда возникает на лице человека, вынужденного говорить непереносимые для психики вещи. - Да ты не расстраивайся, Яша, сам ты этого не увидишь. Тебя свои шлепнут, вполне тривиальным способом, из нагана в затылок. Помучиться, конечно, перед тем придется, но в пределах нормы. Шлангом там резиновым побьют, пальцы дверью раздавят... Могу и дату назвать, только незачем, нервы и у тебя не железные. А будешь правильно себя вести - обойдется. Помрешь в почете, в собственной постели и в преклонном возрасте... И снова Агранов ему поверил. Был бы он верующим, хоть в Христа, хоть в Яхве, подумал бы, что рядом с ним сидит, небрежно управляя автомобилем, попыхивая папироской, тот, кого называют дьяволом. Но в потусторонние силы он не верил, и это было еще хуже. - Язык отнялся? - сочувственно спросил Новиков. - Понимаю. Вы, ребятки, только в начале пути, а к таким вещам постепенно привыкают. Ладно, не мандражь. Я для того и приехал, чтобы этого не произошло. Слушай меня внимательно. Сегодня вечером организуешь мне встречу с Трилиссером. Обсудим, как с вашими заграничными партнерами быть. А вот это, что в папочке, внимательно прочитай и сообрази, как товарищу Дзержинскому поднести. Мне надо, чтобы он в негодование пришел и немедленно Владимиру Ильичу докладывать кинулся. Доложил, напугал его до полусмерти, а на обратном пути из Кремля попал в засаду... - Чью засаду? - Естественно, контрреволюционеров-заговорщиков. Долго ты в обстановку врубаешься, а еще контрразведчик. Заговорщики, узнав, что их планы раскрыты, убивают товарища Железного Феликса. В ответ придется ввести в Москве осадное положение. На место Дзержинского надо поставить Менжинского, пусть это будет общая инициатива членов коллегии. Тебя, Трилиссера, кто там еще в вашей компании, назначить заместителями. С Мессингом как, договоритесь по-хорошему или его тоже ликвидировать? Начальника Московской ЧК Агранов знал давно и считал умным человеком, но вот удастся ли его привлечь на свою сторону, уверен не был. Выглядел тот правоверным большевиком, чуждым личных интересов и непримиримым к врагам революции. А там - кто его знает... - Я попробую с ним поговорить. Но ведь не обязательно говорить ему все и сразу? Можно сначала убедить его в подлинности заговора, а уже потом... - Молодец, правильно мыслишь. Но если начнешь говорить и не сагитируешь... Да, кстати, вот мы и приехали. Я тебя познакомлю сейчас с одним хорошим человеком. Он у вас будет командиром отряда быстрого реагирования. Должны же быть в распоряжении заместителя председателя ВЧК. лично ему верные части... Как только враги трудового народа Дзержинского злодейски убьют, ты с нашими стойкими товарищами-интернационалистами под охрану возьмешь и здание на Лубянке, и подходы к Кремлю. Да вы сейчас с товарищем Басмановым все и обсудите, как коллеги-специалисты... Новиков посигналил, и перед автомобилем начали раскрываться глухие ворота Новодевичьего монастыря. Глава 36 Все получилось точно так, как и планировалось. Агранов ознакомил с новиковской разработкой не только Трилиссера, но и начальника контрразведывательного отдела Артузова, и начальника фронтовых особых отделов Петерса, во многом разделявших взгляды заговорщиков на дальнейшие судьбы России и ВЧК. Информация должна исходить из разных источников, в пределах компетенции каждого. Латыш Петерс, обстоятельный и неторопливый, долго листал документы, особо тщательно вчитывался в те, что были составлены от лица его службы. - До чего же хитрый человек делал, - сказал он с едва заметным акцентом. - Везде, где требуется, оговорки сделаны, что данные "источника" нуждаются в дополнительных проверках, а кое-где вообще обозначено, что подозревается провокация против надежных товарищей. А в другом месте и совсем из других источников все эти "сомнительные места" находят полное подтверждение. От-чень умно все сделано. Кто же это так постарался, неужели ты, товарищ Агранов? Хотя ты-то как раз и можешь, клиентура у тебя образованная, что закажешь, то и напишут, не так, а? - Он запрокинул голову с длинными, вьющимися черными волосами, придававшими ему сходство с поэтом-декадентом, и не слишком весело рассмеялся. - Может быть, следующий раз они и на меня такое напишут? - Как себя вести будешь, Яков Христофорович, - без улыбки ответил ему Артузов. - Известно, что заговоры часто проваливались как раз потому, что их руководители слишком мало доверяли друг другу. Всем советую об этом помнить. Не передраться бы нам раньше времени... - Поэтому я и предлагаю - никому из нас к представительным постам не стремиться. Гораздо лучше управлять событиями, оставаясь в тени, - сказал Агранов. - Случится, не дай Бог, конечно, что-нибудь с Феликсом Эдмундовичем, которого все мы глубоко уважаем, давайте все дружно ставить на его пост Вячеслава. Он человек очень способный и... управляемый. Главное для всех нас - полная победа мировой революции. И каждый, кто этому мешает, должен уничтожаться беспощадно, невзирая на прошлые заслуги. Все согласны? - Разумеется, - кивнул Петерс. -Контрреволюция развивается везде, во всех сферах нашей жизни, она проявляется в самых различных формах, поэтому очевидно, что нет такой области, куда не должна вмешиваться Ч К. А что в каждый данный момент является контрреволюцией, будем определять мы. А вот когда с ней будет покончено окончательно, тогда и подумаем, каковы заслуги каждого и чем они должны быть вознаграждены. По справедливости. - Говоришь, как по писаному, тезка, - похвалил его Агранов. - Так и нужно будет объяснить в газетах, когда мы устраним всех действительных и потенциальных мятежников. Без последней фразы, конечно... - Сообщить же Дзержинскому о наличии антисоветского заговора поручим Ягоде. Ему Феликс поверит... - Только надо добавить, что выступление намечается на день открытия съезда. Тогда им некогда будет перепроверять разведанные. И будем настаивать, чтобы аресты начать немедленно, - сказал Трилиссер. - Можно даже начать их, не ожидая санкции. За исключением самых важных лиц. И кроме того, я бы хотел добавить в списки еще десяток фамилий. Они там почему-то пропущены, - поддержал его Артузов. - Такую инициативу мы приветствуем, - снова засмеялся Петерс. - У кого-нибудь еще есть подобные пожелания? Расставались, распределив обязанности, в приподнятом настроении. Лишь на прощание Агранов, как бы между прочим, спросил у Петерса, есть ли в его распоряжении абсолютно надежные воинские подразделения, на случай непредвиденных обстоятельств. - Есть в Алешинских казармах три конвойные роты, которые будут выполнять любые мои приказы. Муралову они не подчинены. Муралов, командующий Московским военным округом, был фанатичным сторонником Троцкого, и сказать с уверенностью, какова будет в предполагаемых событиях его позиция, было трудно. - Не беспокойтесь, с Троцким побеседуют другие люди. Твои конвойцы потребуются для другого. У меня тоже есть абсолютно верная рота, подготовленная к боям в городе, - если вдруг контрреволюция выступит раньше времени. - А у тебя-то откуда, Яков? - удивился Петерс. - Из стукачей и шпиков сформировал? - Завербовал среди военспецов. Чем я хуже Льва Давидовича? - отшутился Агранов. Часом спустя взволнованный, даже забывший побриться Ягода перехватил Дзержинского у дверей его кабинета. - Совершенно неотложное дело, Феликс Эдмундович. Второй час вас караулю. Разрешите войти и доложить. - Нет у меня времени, Генрих Григорьевич. Скоро совещание в Кремле, а мне еще доклад писать надо. Завтра коллегия, там и доложите. Или к Менжинскому идите. - Никак невозможно, Феликс Эдмундович. Если вы не выслушаете меня, вынужден буду через вашу голову обратиться к Владимиру Ильичу. Или к Троцкому. Упоминание о Троцком было точно рассчитанным ходом. Дзержинский дернул головой, зло сжал губы. - Хорошо, заходите. Даю вам пять минут. Ягода в отведенное время уложился. - Вы понимаете, о чем говорите? - медленно спросил Председатель ВЧК, как всегда при сильном раздражении резко побледнев. От волнения польский акцент стал особенно заметен. - В такой сложный, почти критический момент вы заявляете, что половина руководителей партии и армии - предатели и заговорщики. При сохраняющейся опасности наступления белых и накануне открытия съезда... - Вот именно, Феликс Эдмундович, вот именно. - Ягода изогнулся над столом подобострастно, и лицо его выражало неприкрытое волнение, растерянность, но и упорство стоять на своем до конца. - В том-то и дело. Мы раскрыли и обезвредили за годы революции множество заговоров. Но там были настоящие классовые враги, а сейчас заговор составили бывшие наши товарищи, имеющие бесспорные заслуги. Их толкнул на это страх перед победой Врангеля, неверие в способность вождей революции уберечь Советскую власть. И личные амбиции тоже. За ними могут пойти многие. Такой мятеж будет пострашнее левоэсеровского. Я вас умоляю, Феликс Эдмундович, немедленно доложить Ленину и принять решение. ВЧК готова действовать, нужна лишь команда. - А почему я узнаю так поздно, буквально в последний момент? - Мы работали, Феликс Эдмундович, без сна и отдыха. Очень боялись ошибиться, все перепроверяли. Каждый начальник отдела головой ручается за достоверность своей информации... Ягоде даже не нужно было актерствовать. Страх перед Дзержинским, страх провала был вполне искренним, но внешне он не отличался от паники не слишком умного, старательного сотрудника, перепуганного свалившейся на него ответственностью за судьбы революции. - Если прикажете, я их всех сейчас вызову к вам... - Некогда. Раз вы ручаетесь... Сейчас же еду. А вы поставьте в известность Менжинского и поднимайте людей. Возможно, начнем немедленно. И еще - звоните, нет, езжайте в штаб округа, от моего имени прикажите Муралову выделить в ваше распоряжение тысячу наиболее надежных красноармейцев... - За два минувших года Дзержинский не забыл пережитого 6 июля восемнадцатого года, когда бойцы спецотряда ВЧК арестовали его, своего Председателя, и почти сутки продержали заложником Могли бы и расстрелять... - Введите их во двор здания, пусть будут в резерве. Да, Петерс на месте? - Так точно. - Передайте, пусть действиями армейских частей руководит он. Ждите, я скоро вернусь... Почти бегом Дзержинский спустился к автомобилю. Ленин возбужденно метался по кабинету. Дзержинский и Троцкий сидели напротив друг друга по обе стороны приставного столика. Феликс отслеживал взглядом перемещения Председателя Совнаркома, а Троцкий едва заметно улыбался в усы. Ничего лучшего, чем внезапное появление Дзержинского с целой папкой убийственных (в буквальном смысле) материалов, он и желать не мог. Он столько размышлял, как бы поаккуратнее провести на съезде свой замысел, а тут такой подарок. Гордиев узел разрубается, причем чужими руками. Феликсу он поверил. Во-первых, слишком прямолинеен, чтобы самостоятельно задумать и осуществить столь тонкую и сложную интригу, а во-вторых, в списке Дзержинского больше половины обвиняемых - как раз те фигуры, от которых сам Лев Давыдович мечтал избавиться. Не подвела, значит, безошибочная интуиция. Ленин тоже поверил. Для того он и поставил Дзержинского на его пост, чтобы тот беспощадно искоренял контрреволюцию. И Феликс его ни разу не подвел, если не считать недолгие колебания по поводу Брестского мира. Зато с левыми эсерами, ярославскими и рыбинскими мятежниками он разделался быстро и решительно. И если сейчас созрел новый нарыв - вскрыть его со всей возможной радикальностью. Он всегда чувствовал, что без внутренней измены Врангель никогда не добился бы нынешних успехов. Временных, безусловно временных. Вот сейчас отсечем пораженные гангреной оппортунизма и измены ткани и с удесятеренными силами обрушимся на золотопогонников! - Действуйте, Феликс Эдмундович. Со всей быстротой и беспощадностью. И лучше пересолить, чем недосолить, На то и диктатура, то есть никакими законами не стесненная, непосредственно на насилие опирающаяся власть. Кого успеете - изолируйте немедленно. Остальных будете изымать прямо на съезде. Это будет иметь огромное воспитательное значение. Делегаты увидят, как наша власть, наша партия умеют очищаться от скверны, невзирая на лица. Да, Лев Давыдович, обсудите с Феликсом Эдмундовичем, как поступить с военспецами. Они ведь тоже есть в его списках? Чтобы аресты не отразились на боеспособности войск. - В списках нет моих военспецов, - с видимым удовольствием отчеканил Троцкий. - Всю необходимую работу мы провели заблаговременно, в рабочем, так сказать, порядке. И те, кто служит сейчас, абсолютно надежны... -Лицо Предреввоенсовста и Наркомвоенмора сияло самодовольством. - Да? А я, признаться, подумал... Ну, тем лучше, тем лучше. Но я, заметьте, тоже прав. Разве я не говорил, что в партии надежен лишь тончайший слой старых большевиков? Нет, на съезде обязательно надо принять решение о проведении беспощаднейшей чистки всех партячеек, снизу доверху. Я набросаю тезисы... Автомобиль Дзержинского ехал по Никольской улице, покрякивая медным клаксоном на лениво расступающихся перед радиатором прохожих. Сжимая худыми пальцами заветную папку, в которой прибавилась всего одна бумажка - листок с грифом "Председатель Совета Народных Комиссаров" и крупной карандашной надписью: "Тов. Дзержинский! Быстрейшая и полная ликвидация всех мерзавцев-заговорщиков - дело абсолютной важности. Примите все необходимые меры. Осведомляйте меня часто и точно о ходе дела. Ленин". Говорят, что Дзержинский был очень добрым человеком. Страдал от необходимости производить репрессии, не раз будто бы повторял, что даже кратковременное заключение человека под стражу является невыносимым злом, которое следует применять только в самом крайнем случае, болел душой о несчастных детях-беспризорниках, и вообще, как написано в его дневниках: "Я хотел бы обнять все человечество, поделиться с ним моей любовью, согреть его, отмыть от скверны современной жизни". И что за беда, если "скверна жизни" зачастую смывается только вместе с кожей и нижележащими тканями, а "отмытый" таким образом человек почему-то вдруг умирает в страшных мучениях (кто сомневается, может сходить на экскурсию в ожоговый центр), если любящий человечество бывший польский шляхтич создал самую мощную и самую страшную тайную полицию в мире, которая даже при его жизни уничтожила больше ни в чем не повинных людей, чем все инквизиции до него и гестапо после него, вместе взятые... В душе он их всех любил. Может быть даже, он был совершенно искренен, за полчаса до своей странной смерти на пленуме ЦК ВКП(б) в 1926 году заявляя об опасности сталинской диктатуры. Может быть... Но сейчас, на коротком пути из Кремля на Лубянку, Феликс Эдмундович не отвлекался на прекраснодушные мысли, он прикидывал, с кого начать, в каких камерах размещать арестованных и каких следователей бросить на самый важный сегодня участок работы. А незадолго до этого он еще и выторговал у ЦК для своей любимой ЧК право выносить внесудебные приговоры и на месте приводить их в исполнение. Поскольку хорошо знал на личном опыте, что от идиотской практики, когда следствие ведут одни, а приговоры выносят совсем другие, ничего в текущей политике и задачах момента не смыслящие, проку мало. Он бы сам в свое время, доведись ему служить в жандармерии, любого из нынешних своих соратников, и Владимира Ильича тоже, законопатил бы в бессрочную каторгу, чтоб неповадно было вести антимонархическую пропаганду. А то отвешивали им по паре лет ссылки в приятные для жизни места и получили в благодарность ипатьевский подвал и многие тысячи безымянных рвов. Потому и проиграли, что о "законности" и "справедливости" думали, а настоящий марксист-ленинец должен понимать, что "мы не ищем форм революционной справедливости. Нам не нужна сейчас справедливость. Я возглавляю орган для революционного сведения счетов с контрреволюцией". Ничего этого не знал в недавнем прошлом корнет, а со вчерашнего дня штаб-ротмистр Ястребов. Он был корнетом гвардии, генерал Врангель произвел его в следующий чин поручика, но поскольку гвардейских частей в Русской армии пока не существовало, то по петровскому еще указу он автоматически стал армейским штаб-ротмистром. Его не интересовали тонкие душевные движения главного советского инквизитора. Он о них даже и не подозревал по молодости лет и политической малограмотности. Ястребов знал только, что все невинные жертвы и бессудные казни в его любимой России связаны с именем этого худого человека с мушкетерской бородкой, восседающего на заднем сиденье открытого автомобиля. И что пуля от патрона образца одна тысяча девятьсот восьмого года навылет пробивает железнодорожный рельс. Штаб-ротмистр пристроился на корточках за парапетом китайгородской башни, запирающей выход с Никольской улицы на Лубянскую площадь. Рядом лежала винтовка "СВД" с четырехкратным оптическим прицелом и магазином на десять патронов с утяжеленными, специально сбалансированными пулями. Ястребов принял позу для стрельбы с колена, вжал приклад в плечо и сдвинул вверх флажок предохранителя. На дистанции в Двести метров лицо объекта заполнило почти все поле зрения прицела. Штаб-ротмистр мог бы попасть в цель и из кремневого ружья, условия простейшие, даже упреждения брать не надо. Ястребов плавно выбрал свободный ход курка, задержал дыхание и легонько двинул пальцем. Во лбу Дзержинского, чуть-чуть ниже козырька знаменитой фуражки появилось круглое отверстие. Он привстал на сиденье, сделал жест, будто пытался закрыть лицо руками, и резко опрокинулся назад. Сидевший с ним рядом порученец секунду смотрел на кровь, толчками выплескивающуюся из раны, потом отчаянно, срывая голос, закричал. ...Следующие два дня происходящее в Москве можно было бы назвать своеобразным хепенингом. Специалисты, вроде Агранова и его друзей, занимались своим делом спокойно, скрупулезно и целеустремленно, Шульгин же устроил из него маленький праздник. На открытом "додже" с установленным в кузове пулеметом "ПК" на турели он носился по городу в сопровождении кортежа из двух "роллс-ройсов", нескольких легковых "рено", набитых веселыми, .слегка выпившими и продолжавшими поддерживать указанное состояние умеренным отхлебыванием из фляжек рейнджерами, а также наскоро приспособленных под "черные вороны" автобусов, производил аресты согласно проскрипционным спискам и, не стесняясь, сообщал всем случайным свидетелям акций, что настало время Советов без коммунистов. Чем-то все происходящее напоминало картинки латиноамериканских "пронунсиаменто", то есть военных переворотов, в которых больше карнавала, чем политического ожесточения. И еще раз Сашка убедился, подтвердив свой опыт тридцать седьмого года, что коммунистические функционеры, насмерть отравленные идеей "демократического централизма", поднимали руки и шли в тюрьму, не делая ни малейших попыток к сопротивлению или бегству. Партии виднее... Анна неизменно сопровождала его на правом сиденье "доджа", являя собой воплощенную фурию контрреволюции, своеобразный антипод пресловутой женщины-комиссара из "Оптимистической трагедии". Правда, пистолета ей Шульгин не давал, несмотря на просьбы. И откровенно торжествовал полковник Басманов, возведенный в ранг командира спецотряда ВЧК. - Изумительно, Александр Иванович. Никогда не думал, что доживу до такого. Мотаемся по Москве, арестовываем коммунистов, делаем, что хотим, и все без стрельбы, без потерь... Гениально. Видели бы это друзья, умиравшие в Кубанских степях зимой восемнадцатого! Никогда бы не поверил, что такое возможно... - Все нормально, Михаил Федорович. Как раз так все и делается. Переворот семнадцатого года в Питере никто и не заметил. Власть большевики взяли тихо. А вот когда толпы на улицы выходят, демонстрации всякие устраивают, флагами машут, стреляют без толку - дело проиграно - как в Будапеште в пятьдесят... Тьфу, в смысле - в девятнадцатом году. Сейчас только вы да я знаем, что на самом деле происходит. Оно и к лучшему. В нужное время сообщим кое-что в газетах, и ладно... Народу слухами даже интереснее обходиться. Однако Новиков все равно вынужден был сделать Сашке внушение. - Ты, брат, слишком увлекся. К чему вся эта показуха? Не дразни гусей. А то какой-нибудь дурак невзначай опомнится раньше времени. Когда заканчивать думаешь? - Да мы и закончили уже. По спискам все намеченные изолированы. И на самом деле почти никто ничего не заметил. Мало ли в Москве облав было? То бандитов ловили, то заговорщиков, то просто заложников брали. Все путем... Тут утром сценка была, лично наблюдал. Вроде забавная, а то и плакать хочется. Послушай для разрядки. ...Во внутреннюю тюрьму на Лубянке привезли очередную партию арестованных. Послали за комендантом, в ожидании его Шульгин с Басмановым, случайно оказавшиеся в одно время в одном месте, закурили, присев на подножке автобуса. Комендант появился и с ходу начал протестовать, заявляя, что у него все камеры переполнены и новых арестантов принимать некуда. Везите, мол, в Бутырки. Заранее надо было предупреждать, тогда он расчистил бы площади. - Иди-ка сюда, дорогой товарищ, - ласково улыбаясь, сказал Басманов. - А что там у тебя за клиентура сейчас сидит? - Нормальная клиентура. Какую привозили, такая и сидит... - Ну, неси нам списки. Тех, что до вчерашнего дня посадили... - А кто ты такой, чтобы мне приказывать? Я, может, только товарищу Менжинскому подчиняюсь... - коротконогий рыжий комендант только что на носочки не привстал, чтобы выглядеть достойно против высокого, пока еще сдерживающего злость, но уже начавшего раздраженно втягивать воздух сквозь сжатые зубы Басманова. - Кэт-то я тебе сейчас обозначу, кто я есть... - Рука в лайковой перчатке сжалась в кулак. - Спокойнее, Михаил Федорович, - предостерег его Шульгин. - Товарища пока не поставили в известность. Тебя, товарищ комендант, эта бумага устроит или вправду за Менжинским послать? - Он протянул ему соответствующий мандат, подписанный Аграновым. - Уяснил, товарищ? Врубайся дальше. Операция настолько ответственная, что придется всех твоих предыдущих клиентов выпустить. До следующего раза. Кроме уголовников. Уголовники есть? - Откуда? - обиделся комендант. - Только контра... И заложники, само собой. - Вот, значит, контру пока выпускай. Потребуется - еще раз наловим. - Басманов явно упивался своей новой ролью. Комендант пребывал в тяжком раздумье. - А оформлять как будем? - наконец спросил он. - Я же тебе человеческим языком сказал - неси списки или что там у тебя есть. Напишу распоряжение, поставлю дату - и адью. Что тебе еще надо, мать твою через семь гробов с присвистом в центр мирового равновесия... - Интересно выражаешься, товарищ, - с уважением сказал комендант. - Боцманом на флоте служил? - Ага. На самоходном пароме товарища Харона. - Как же, слышал... Из открытых дверей тюрьмы плотно повалил арестантский люд. По стандартному советскому обычаю не проинформированный ни о чем, кроме двусмысленного "выходи с вещами". Квадрат двора-колодца, низкое небо с быстро летящими серыми тучами, автобусы у ворот, цепь вооруженных людей - о чем может подумать проведший в лубянских застенках несколько месяцев нормальный человек? Из плотной массы арестантов выбился, расталкивая их плечами, худой, обросший седеющей бородой мужчина в потрепанной офицерской шинели. - Басманов, сволочь, ты тоже с ними?! Стрелять нас будешь? Ну, стреляй, иуда... Шульгин на секунду растеря